♔´ |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » ♔´ » Добро пожаловать » Гостевая
Добра всем! с:
Рады приветствовать Вас на ♔´Vampire Akademy:Empire of Kings Вопросы Вы можете задать здесь, администрация Вам ответит.
Часто задаваемые вопросы:
●Ролевая построена по сюжету книг Академия Вампиров начиная со второй книги
●Неканоничным персонажам мы будем рады
●Внешности придерживаются на три дня
● То же самое касается и ролей, так же на три дня
● Внешности для "нужных" придерживаем только после появления заявки
Черная полоса, у некоторых она вызывает ужас и ассоциируется, только с неудачами. В такие дни, люди пытаются ничем не заниматься, дабы ничего плохого не натворить.Некоторым просто пофиг на неудачи и одна из этих некоторых-Элис Бэккер. День начался у Элис плохо, сначала она уронила на себя чай, потом ее чуть не сбила машина, а вот самое сладкое то, что на нее чуть не упала бетонная плита со стройки, где Элис просто проходила мимо. Зато Элис не теряла спокойствие и следовала своей судьбе.
Но вскоре это спокойствие закончилось, все вещи в мире имеют свойство заканчиваться. Но вместо того,что бы сесть и горевать, Элис тупо села за компьютер и смотрела какое-то аниме. Вдруг на самом волнующем моменте на экране появилось объявление и аниме естественно выключилось. Ну вот и еще одна неудача. Элис внимательно прочитала, то что выскочилао на страницу этого сайта.
Внимание! Всем любителям аниме, комиксов и игр! Предлагаем сходить на сходку, которая состоиться вечером, в библиотеке. Вход в костюмах.
И тут Элис, что-то вбило в голову. Может пойти? Хотя я никогда там не была...Все равно пойду.-подумала Элис и пошла в свою мини мастерскую.Там царил творческий хаос, впрочем как и во всем ее доме. В мастерской она споткнулась о гору белых маек, свитеров и другой дребедени, которую надо было раскрасить, а потом девушка вступила в краску. Все же у Элис была самая черная полоса в истории всех черных полос. Но девушка, просто пошла разрисовать белую блузку. Разрисовав ее, она стала разрисовывать галстук.
Вскоре ее костюм для косплея Мион, был готов. Остался только парик, но у Элис и так были зеленые волосы и она нуждалась только в конском хвосте. Завязав неаккуратный конский хвост, девушка пошла одеваться в свое "творение". Одевшись Элис поспешила к зеркалу, накраситься. Ну какой косплей без макияжа? Так же Элис одела линзы приобретенные для того, что бы купить. Все, теперь Элис выглядела как эльф из аниме и можно было отправляться на сходку. Выйдя из дома, девушка направилась в сторону городской библиотеки, по дороге с Элис уже ничего не случилось, похоже, что все плохое, что могло случиться уже случилось и Черная полоса Элис-закончилась.
В библиотеке, Элис стояла где-то в дальнем углу, пока все люди разговаривали и веселились. Вскоре Элис пожалела, что сюда пришла, потому что недалеко стояла девушка в таком же костюме как и Элис. Этого не может быть, я же сама делала себе костюм. Хотя я делала его строго по шаблону...-подумала Элис. Она подошла к девушке в таком же костюме.
-Привет.-сказала она.-откуда у тебя этот костюм?
Какая мне разница? Отдай одеяло!
Adventure Time | Время Приключений
Фионна, 22, человек
умеет драться // меч
Враг Ледяной Королевы
прототип, если есть: Alexandra Axelina
жизнеописание:
•Фионна - вымышленный персонаж, являющийся частью фанфиков Ледяного Корололя. Ледяной Король очень надеется на существование Фионны и Кейка и в их честь, он создал целый замок в виде головы Фионы со скульптурами Фионны и Кейка внутри.В одной из серий, Ледяной Король пытался оживить свой фанфик, но он оживил только книжку с фанфиком.
В сюжетной линии Времени Приключений, Фиона и другие персонажи земель ААА редко появляются.
•Фионна-это Финн, только в женском обличии. Она родилась после Грибной войны. Как и Финн, Фионна ничего не знают о своих родителях, но есть предположения, что матерью Фионны была Филари Девочка, а отцом был Неон Мальчик. Когда она была совсем маленькая ее оставили одну, на капустном листочке. Она там лежала и плакакала, пока её нашли коты. У этих котов была еще одна дочка-Пирожок, или как ласково говорят-Кейкси. Коты воспитывали Фионну, как свою дочь, несмотря на то, что она человек. Пирожок, стала названной сестрой и верной подругой Фтонны. Когда Фионна выросла, она стала искать приключения вместе со своей сестрой. Когда вторых родителей Фионны не стало, они вместе с Кейк поселились на землях ААА, в огромном доме-дереве.
Ее жизнь полна приключений. Она спасает жизни многих людей и работает на Принца Гамбола. К сожалению она не очень рада этому, но задания иногда бывают интересными и достойными внимания молодой девушки и ее сестры.психологический профиль: Фионна - тихая и спокойная девочка. Не настолько взбудоражена,как Финн, но её можно легко вывести из себя. Она часто ведёт себя ,как парень и по этому спокойно вписывается в компанию Гамбола и Маршала Ли. Девушка всегда ищет приключения и готова помочь всем и каждому. Девушка весьма милая. Смелая и выносливая. Трудолюбивая и упертая. Она всегда самоуверенная и сильная духом. Она никогда не сдается и не бросает дело. Она заботливая и чистоплотная. Она не любит предательства и не предает сама. Весьма чувствительна и эмоциональна. Она любит играть в видео игры, вполне ладит со скейтом и фанат веселого времяпровождения. Она может в любой момент впасть в депрессию или же наоборот вести себя как обкуренный енот.
связь: https://vk.com/id294807063
пример постаЧерная полоса, у некоторых она вызывает ужас и ассоциируется, только с неудачами. В такие дни, люди пытаются ничем не заниматься, дабы ничего плохого не натворить.Некоторым просто пофиг на неудачи и одна из этих некоторых-Элис Бэккер. День начался у Элис плохо, сначала она уронила на себя чай, потом ее чуть не сбила машина, а вот самое сладкое то, что на нее чуть не упала бетонная плита со стройки, где Элис просто проходила мимо. Зато Элис не теряла спокойствие и следовала своей судьбе.
Но вскоре это спокойствие закончилось, все вещи в мире имеют свойство заканчиваться. Но вместо того,что бы сесть и горевать, Элис тупо села за компьютер и смотрела какое-то аниме. Вдруг на самом волнующем моменте на экране появилось объявление и аниме естественно выключилось. Ну вот и еще одна неудача. Элис внимательно прочитала, то что выскочилао на страницу этого сайта.Внимание! Всем любителям аниме, комиксов и игр! Предлагаем сходить на сходку, которая состоиться вечером, в библиотеке. Вход в костюмах.
И тут Элис, что-то вбило в голову. Может пойти? Хотя я никогда там не была...Все равно пойду.-подумала Элис и пошла в свою мини мастерскую.Там царил творческий хаос, впрочем как и во всем ее доме. В мастерской она споткнулась о гору белых маек, свитеров и другой дребедени, которую надо было раскрасить, а потом девушка вступила в краску. Все же у Элис была самая черная полоса в истории всех черных полос. Но девушка, просто пошла разрисовать белую блузку. Разрисовав ее, она стала разрисовывать галстук.
Вскоре ее костюм для косплея Мион, был готов. Остался только парик, но у Элис и так были зеленые волосы и она нуждалась только в конском хвосте. Завязав неаккуратный конский хвост, девушка пошла одеваться в свое "творение". Одевшись Элис поспешила к зеркалу, накраситься. Ну какой косплей без макияжа? Так же Элис одела линзы приобретенные для того, что бы купить. Все, теперь Элис выглядела как эльф из аниме и можно было отправляться на сходку. Выйдя из дома, девушка направилась в сторону городской библиотеки, по дороге с Элис уже ничего не случилось, похоже, что все плохое, что могло случиться уже случилось и Черная полоса Элис-закончилась.
В библиотеке, Элис стояла где-то в дальнем углу, пока все люди разговаривали и веселились. Вскоре Элис пожалела, что сюда пришла, потому что недалеко стояла девушка в таком же костюме как и Элис. Этого не может быть, я же сама делала себе костюм. Хотя я делала его строго по шаблону...-подумала Элис. Она подошла к девушке в таком же костюме.
-Привет.-сказала она.-где ты взяла этот костюм?
DC COMICS
Ди Си Комиксы
Люди — это оружие. Возможно, самое грозное из того, что имеется в нашем распоряжении.
персональные данные.
√ Полное имя:
Lucy Quinzel Люси Квинзел
√ Прозвища:
Люси.
√ Возраст:
17 лет.
√ Раса:
Человек
√ Род деятельности:
Школьник
√ Материк:
Будущее
√ Семейное положение:
свободна
√ Инвентарь:
школьный рюкзак, бутерброд, кухонный ножик, скетчбук, мобильный телефон, наушники.
Хороший внешний вид не гарантирует примерное поведение.
внешний облик.
√ Прототип:
Halsey
√ Отличительные особенности:
Самая самая отличительная особенность это голубые волосы.
Не знающий себя, не знает ничего.
общее описание.
Люси ничем не отличается от обыкновенного семнадцатилетнего подростка. Те же перепады настроения, та же излишня эмоциональность, грубость или участливость. В голове каша из мыслей и ощущений.
Сегодня она улыбается всем, шутит, смеется, гуляет с друзьями, а завтра она уже вгоняет им заточку под ребра и мечтает о смерти каждого. Длительной и мучительной смерти. Так бывает холодными зимами и дождливой осенью. Улыбается она теплой весной потому, что видит огромное преступление в грусти весной.
Но весна, рано или поздно, кончается. Люси падает в серую реальность, пропитанную сигаретным дымом. Реальность, пахнущую по праздникам «Уайт Хорсом», который притащит Джин. Девушка всегда поможет своим друзьям, с врагами, каковых всегда достаточно, всегда действует резко, временами забывая, что сначала думают, а потом уже делают.
Люси не любит откровенничать с людьми. Только близкие друзья знают её историю, рассказанную после пары бутылок настойки. Квинзел знает, что о таком трепаться не станут. Не в её школе. Просто потому, что большинству плевать, и прошлое этой девочки никому не интересно. Наверное, совсем не удивительно, что сама Люси – большая охотница до чужих секретов. Она ловит особый вид кайфа от теплого чувства ответственности за чужую тайну. Если доверить свои секреты Люси, то о них не узнает никто.
Люси, как и многие подростки, ищет выгоды. Ищет ниточки к важным людям, слушает много и мало рассказывает, защищаясь словами, информацией.
√ Способности:
-Любит рисовать
-Мастер по поджогам.
-Ворует мелкие вещички.
√ Слабости:
Друзья, семья.
Свобода не делает людей счастливыми, она просто делает их людьми.
об игроке.
√ Связь с вами:
√ Пробный пост:
DC COMICS
Ди Си Комиксы
Люди — это оружие. Возможно, самое грозное из того, что имеется в нашем распоряжении.
персональные данные.
√ Полное имя:
Lucy Quinzel Люси Квинзел
√ Прозвища:
Люси.
√ Возраст:
17 лет.
√ Раса:
Человек
√ Род деятельности:
Школьник
√ Материк:
Будущее
√ Семейное положение:
свободна
√ Инвентарь:
школьный рюкзак, бутерброд, кухонный ножик, скетчбук, мобильный телефон, наушники.
Хороший внешний вид не гарантирует примерное поведение.
внешний облик.
√ Прототип:
Halsey
√ Отличительные особенности:
Самая самая отличительная особенность это голубые волосы.
Не знающий себя, не знает ничего.
общее описание.
Огромная любовь, которой была окружена девочка, не сыграла с ней злую шутку.
Ната выросла человечком смышленым, добрым и ласковым. Понимающим и умеющим приходить на помощь. Она прекрасно умеет слушать, когда это нужно, но сама зачастую говорит так много, что становится тяжелой задачей понять, какую именно мысль желала донести девчушка.
Ната не любит скандалы. Она всегда пытается уйти оттуда, где произошла ссора. Ненавидит оказываться посреди огней : например, когда две ее подруги ссорились, а ей приходилось выбирать, с кем общаться. Тогда светловолосая предпочитает ходить совсем одна, дабы никого не обидеть своим иным решением.
То, что она еще не встречала в жизни трудностей, Майер знает и легко с этим соглашается. Да, у нее легкая и счастливая жизнь. Она даже думает иногда, что призвана в это мир заставлять улыбаться окружающих ее людей исключительно своим видом.
Искренне не понимает тех, кто заморачивается по пустякам или долго убивается.
Не умеет скрывать эмоций или играть на публику. Совершенно простая. Эта черта передалась ей, очевидно, от бабушки. Как и отсутствие желания разводить конфликты. А так же стремление всех помирить, решить все мирным путем и придти к выводу, что все счастливы.
Не раз за такое поведение девушку считали инфантильной. Тем не менее она вполне серьезна, не ветрена и, пусть способна на некие выходки, всегда оставляет место для здравого рассудка.
Ната, не смотря на то, что ее довольно просто развеселить, если видит, что человеку с ней тяжело или неприятно, сама уходит, благодаря того за то, что был в ее жизни.
Если же наоборот - самой Майер нужно побыть одной, то девушка просто погружается в свой мир. Близкие ей люди знают, что это не займет много времени, и редко когда беспокоятся.
Смерть бабушки оставила отпечаток на поведении девочки, но не слишком негативный - Ната была готова к тому, что рано или поздно расстанется с ней. Поэтому Майер, пусть и плакала по ночам, вспоминая прежнюю жизнь, на людях пыталась веселиться. Не потому, что держала маску ( подобного она делать почти не умела ), а потому что изо все сил хотела поддерживать положительную атмосферу вокруг себя, свято веря в то, что бабушка гордится ее силой духа.
√ Способности:
-Любит рисовать
-Мастер по поджогам.
-Ворует мелкие вещички.
√ Слабости:
Друзья, семья.
Свобода не делает людей счастливыми, она просто делает их людьми.
об игроке.
√ Связь с вами:
√ Пробный пост:
Она, честно, очень старалась не падать, пока бродила по коридору. Та была подозрительно широкой и темной, а стены словно хотели напрыгнуть на девушку, иногда совершенно резко становясь еще уже, чем есть на самом деле. Голубоволосая пригибалась к земле, затем трясла головой и бормотала себе под нос, прогоняя совершенно безумные мысли и недовольно хмурясь. Это всё психушка сделала с ней. Учитывая, что в нее силком влили непонятный препарат, а перед этим Люси радостно схрумкала горсть таблеток - ничего удивительного в такой реакции не было. Только страшно иногда было до одури. Особенно тогда, когда возле её камерв вдруг появлялись санитары. Люси отпрыгивала в ужасе, жалась к стенам ближе и вообще старалась перемещаться по максимальном темным углам.
За пределами психбольницы занимался рассвет. Природа вновь оживала, готовясь сиять. Скоро наступит утро, а затем и день. Вот только психушка навсегда погрузился в темноту и порок ночи. Она застыла около окна.
Голубоволосая стянула с себя пропитанную кровью ткань, а затем безжалостно принялась срывать все пластыри, которые скрывали белесые шрамы на лице, пальцах и запястьях. Она чувствовала, как кровь на тонких ранах, оставленных стеклом, засыхает, образуя неприятную корочку, но сил не осталось совершенно. Глаза слипались, и, сидя на кровати, спиной Люси привалилась к окну.
А еще кружилась голова.
Мир прыгал и скакал вокруг, бешено крутился, и путались в голове мысли.
Она проваливалась в зыбкое состояние полусна, еще осозновая явь, но уже не управляя собственным телом. Девушка упала на бок, а ноги безвольно остались висеть, так и не касаясь пола. Едва сдерживаемый стон вырвался из приоткрытых губ, которые были до жути иссушены, потрескались. Глаза заволакивал туман.
Нужно обработать раны. Нельзя вырубаться.
- Театр... Гребаный, мать вашу, цирк, - пробормотала Молния, морщась от вспыхнувшей боли из-за неосторожного движения рукой.
Собственная надломленность и слабость заставляли чувствовать уязвимость. Хотелось быстрее расправиться с ранами и, махнув крыльями, покинуть психбольницу, атмосфера которого навевала уныние. Люси не особо нравилось это место, но запасы у медсестры были неплохие. Нужно промыть тонкие порезы, нанести затем специальную мазь, после заклеить, а потом еще и забинтовать. Для всех этих манипуляций у нее слишком сильно дрожали руки и кружилась голова.
Медузу беспощадно клонит в сон - веки тяжелее свинца, и ослабленные внезапной усталостью руки не слушаются, когда она пытается справиться со шнурком, стягивающим горловину маленького потертого мешочка, - веревка проскальзывает в пальцах, теряется где-то в пространстве, никак не поймать. Трудно.
Она бы сердилась, если бы могла. Если бы нашла на это силы.
Когда, наконец, удается расправиться с завязками, Медуза с облегчением тянется к желанному. Треск рвущейся фольги, звук сминаемого пластика - две крошечные таблетки кофеина тонут в родственном горько-черном, незаметно растворяясь.
Умерь свой пыл, девочка, не тянись к чашке с такой неприкрытой жадностью, - давай сделаем вид, что никто ничего не заметил, правильно?
Медуза довольно улыбается и салфеткой стирает с белоснежного керамического бока след губной помады. Так-то лучше. Так и должно быть всегда.
Угощают сигаретой. Медуза откидывается назад - стул балансирует на двух задних ножках, спинкой упираясь в стену, - и затягивается. Теперь нужно только ждать правильного момента.
В Кофейнике играет смитовская Asleep, умиротворяюще-спокойная колыбельная для умирающего - девушку передергивает, в голове появляется бесконтрольное, похожее на головную боль желание встать и включить проигрыватель, прямо сейчас, ну же, неужели ее одну раздражает этот почти-реквием? Неужели?
Спой мне, чтобы я уснул. Ну конечно.
Медуза не говорила об этому никому (еще бы!), но в последние месяцы - может, с самого начала осени, с самого возвращения в стены Дома с просоленных берегов моря, - все стало хуже. "Все" было чуть более глобальным, чуть более сложным, чем участившиеся приступы нарколепсии, пробуждение в объятиях галлюцинаций или что-либо еще, связанное только и только с ней самой. Напряженность в воздухе, панически-бредовое бормотание спящей соседки, в которое Медуза вслушивалась, когда не получалось полночи сомкнуть глаз, перешептывания Теней, обрывки подслушанных чужих секретов как кусочки огромного пазла...
Может быть, все дело в далеком-близком выпуске. Может быть, не было вовсе никакой эпидемии ночных кошмаров. Может быть, Медуза просто свихнулась.
Но отрицать, что нежелание засыпать сплелось со страхом, было бы глупо. В конце концов, она добавляет кофеин в кофе. Две таблетки. Двойную дозу.
Девушка тихо усмехается своим мыслям и внимательнее прислушивается к разговорам, стараясь отвлечься. Слушать и слышать - бесконечно важно. Чужими словами и мыслями легко заполнить пустоты и пробелы в собственной жизни.
Теплота желтого электрического света почти заменяет давно севшее солнце, напоминает о лете и выступающих на носу веснушках; Медуза говорит это вслух и смеется, кто-то даже соглашается, - значит, сказала не зря. Время незаметно течет вперед (кто-то после обязательно недосчитается пары упущенных часов), сигаретный дым под потолком скручивается в спираль, и разговоры становятся совсем другими: более сокровенными, более насыщенными. Опьянение воздухом Кофейника - никакого алкоголя, только слишком близкое соседство с чужими мыслями.
Медуза придвигается ближе, ставит локти на стол, подпирая ладонями подбородок.
Сейчас не помешала бы еще одна чашечка кофе, правда.
Она все-таки упускает момент. Медуза напрягается: кажется, речь шла о чем-то волшебном и безобидном. О сонниках. О ловцах снов. Такие разговоры не могут заканчиваться чьей-то крупной нервной дрожью. А у девчонки слева сигарета пляшет в пальцах и глаза влажные.
- Нет, не могу, я устала, - она захлебывается безнадежностью, и от звуков ее голоса воздух тревожно вибрирует. Медуза боится того, что девушка скажет дальше, и даже немного начинает паниковать - сердце, подгоняемое дозой стимулятора, стучит как бешеное. Не засыпай, потому что там - настоящее царство кошмаров. Видишь? Видишь?
Она говорит прежде, чем думает, потому что внутри вся сжимается от ужаса:
- Ты преувеличиваешь, - резко и грубо, как оплеуха. Может, Медузе стоило на самом деле отвесить плаксе тяжелую пощечину: какой-то защитный механизм в голове выворачивает все наизнанку, превращая чужой страх, которому она могла посочувствовать - которому должна была посочувствовать - в слабость. - Это просто плохие сны, ничего больше. Никакой мистической подоплеки, ты полная дура, если связываешь кошмары с реальностью.
Ядовитые щупальца-слова жалят наверняка, полные надежды задеть, осадить.
А я тогда тоже дура?
Профиль Медуза
E-mail Медуза
3
28 ноября 19:32
Автор: Молох
si vis pacem
пена дней;
хронология; отношения;
♦ статус: воспитанница
♦ место: глава женской половины
♦ диагноз: истмический спондилолистез
♦ суть: Ходок
♦ метки в деле: II
Молох
исписано стенок: 2462
вещицы на обмен: +686
Отчего-то Кофейник – последнее место, куда пойдешь, если хочется просто выпить кофе. И первое – если в предчувствии так и зудит и просится на зуб чужая тайна. С другой стороны, прилетая на острие копья заточенного внимания Теней, тайна перестает быть собою; она хочет выпорхнуть из клети, выдраться наружу – но вместо опьянения свободой робко садится на соседнюю ветку.
Чужие мысли-недоросли, несозревшие плоды случайных размышлений, толкаются и задевают друг друга тощими ребрами – им тесно в одних стенах, но без них было бы сиротливо. Обрывки разговоров любят путаться истончившимися нитями, любят переплетаться и завязываться в мертвые узлы. Треть тебя говорит, треть – слушает, и еще треть – находится где-то не здесь. Поди соберись в одно целое – управишься?
Молох знает, что все это на восемьдесят пять процентов сухие теоретически выкладки. Игры разума, проворачивающего так и эдак уже наощупь знакомый каждым делением кубик Рубика. Что, без лишних надстроек и причинной связи, восемь из десяти придут, приковыляют и прикатят сюда просто потрепаться от скуки и отхлебнуть горчащий кофе из старой надколотой чашки. Но из этих же десяти непременно будут и двое, чье отчаянное «посмотрите на меня, услышьте» будет прорываться даже через опущенный в столешницу взгляд и громкое сёрбанье жижи сквозь зубы.
Молох еще не уверена, к какой из двух групп себя относить.
Зато она уверена, что в воздухе пахнет страхом – более сырым и отчаянно-измученным, чем привычно. В этом году на Стенах больше жути, чем похабщины. Явление, может, и виданное, но не на ее веку – и оттого тревожное. Это не то чувство, что паникой проберет от затылка до кончиков пальцев и уйдет электрическим зарядом в землю; это то, что предупреждает: готовься. По-своему беспощадное – тем, что предлагает не вероятности, а осознанное ожидание.
Да, это утомляет неподготовленных; чужая самокрутка в детских пальчиках Балерины дрожит, как стрелка измерительного прибора: осторожно, перегрузка. Прорвавшееся «не могу я устала» не первое, не последнее и не ее личное. Повисло, как осколок зеркала на леске, режущей ухо искренностью маленькой лгуньи.
И тут же упал на лицо, оцарапал до крови – рыжая мгновенно подоспела с ржавыми ножницами колких слов. Успела перерезать нить, вонзить чужой вопрос острием спора в больное и насущное. Плохие сны, ничего больше – наивная, в глухие часы от полуночи до рассвета что может быть больше плохих снов?
- Зря ты.
Это не плесневелый добродетельный укор – скорее сухой рокот предупреждения. Молох подтягивает табурет, садится ровно посередине; обиженная на «дуру», готовая взметнуться в споре Балерина притихает, молча глотая терпкое сожаление о честности.
Дурной сон трясет дом, заставляет съеживаться на жестком матрасе и сжимать, засыпая, кулаки, подушку, края одеяла, чужие плечи. Кто слишком смел, чтоб обесценивать чужое увиденное, пускай увидит вдвойне больше. Прав-неправ, чет-нечет, пусть Молох разбирается; девчонка отъезжает, напоследок остервенело вжимая дотлевающий окурок в заплеванное блюдце.
Сон – вода; темные воды, дурные воды, погружаясь, набирай побольше воздуха. В них сновидцы – русалки, неприрученные люди-нелюди. А эта рыжая – настоящая Медуза, бескостная, бессознательная, дрейфует безвольно, жалит больно. Вот и сейчас ужалила – за что? – а оттого что к больному прикоснулись. В воздухе пахнет злостью, круто замешанной на страхе.
Страх пропитан отчаянными попытками бороться. Страх пропитан безумными дозами кофеина.
Рука Медузы тянется к забытой чашке, но Молох перехватывает раньше, накрывает ладонью и резким скользящим жестом убирает на противоположный край стола.
- Тебе это не поможет.
Кофе и таблетки, таблетки и кофе. Не поможет, жестко о единственном легком решении, но это правда. Та, которую рубят с плеча, не размениваясь на остатки.
Не поможет, потому что ты не нарколептик. Рыба, которая боится утонуть; ты силишься выброситься на берег и разбиваешься о стену «нормальности». Это не зависит от тебя – ты зависишь от этого; чем больше сопротивляешься, тем больше утягивает. Угробишь себя, печень, сердце, нервную систему лошадиными кофеиновыми дозами, и все равно с новым приливом бездыханное морское желе смоет с песчаной косы, унесет обратно в объятья холодных течений.
- Кем нужно быть, чтобы уверенно заявлять, где проходит или отсутствует связь с реальностью?
Молох обмакивает мизинец в черную жидкость, обводит подушечкой щербатый край чашки. Кофейная гуща ложится ровным слоем, недопитая мысль, неудавшееся гадание.
За свои слова нужно отвечать.
Подпись автора
She was a storm.
Not the kind you run from.
The kind you chase. ©
Профиль Молох
E-mail Молох
4
2 декабря 21:09
Автор: Медуза
Участник
Медуза
исписано стенок: 7
вещицы на обмен: +22
Медуза ждет, что ей ответят, потому что отвечают всегда, потому что сочащиеся ядом слова - бумеранг, который, возвращаясь назад, обязательно бьет по затылку или чуть ниже, по шейным позвонкам, не ломая кости, но оставляя на коже лилово-желтые пятна.
Но Медуза не ждет, что ответ придет от Молоха, и потому, теряясь, смотрит на нее в упор, смотрит слишком долго, переходя, возможно, границы дозволенного. Взгляд у девчонки обиженный, растерянно-непонимающий: это я-то - зря?
Она поджимает губы и отворачивается, словно обращались вовсе не к ней. Злиться при Молохе, злиться на Молоха чуть-чуть тяжелее. Дело в одном сложном длинном слове, в одном старом, как мир, наказе, который к телу Медузы коваными гвоздями прибивали еще там, по ту сторону серых стен: соблюдай суб-ор-ди-на-ци-ю, маленький ты дьявол.
Постарайся следить за языком. Постарайся не ужалить. Немного терпения - это не так уж и сложно, правда?
Девушка слепо и нервно тянется к оставленной чашке, но хватает только сухое "тебе это не поможет". Как удар под дых - от возмущения и гнева глаза у Медузы становятся чуть влажными. Потому что как бы ни хотелось спрятаться от обличающих, задевающих за живое слов, каким-то краем ума она все же понимает, что Молох права.
Только вот принять это никак не хочет.
- Я уже не маленькая, Молох. Давно уже, - Медуза высоко вскидывает голову и старается говорить ровно, насмешливо-спокойно; девочка-я-держу-себя-в-руках знает, что что-нибудь все равно ее выдаст, что-нибудь все равно выйдет из-под контроля. Слово, произнесенное с неправильной интонацией; то, как бессознательно Медуза прячет свои драгоценные таблетки в кулаке; то, как она старательно балансирует, слишком быстро раскачиваясь на стуле взад-вперед. Ей бы стереть все эти огрехи, устранить ошибки до того, как...
Может, и не обратят внимания. Хочется в это верить. У других тоже проблемы, тоже страхи и - только подумай, как вы все похожи! - ночные кошмары. Им не до того. Другим бы для начала вынырнуть из собственного омута на свет Божий, а потом - если останутся силы на подобную ерунду - высматривать слабости других.
Но Медуза бы заметила. Ей, вроде как, положено.
И Молох тоже заметит. Это само собой разумеется.
И для кого тогда весь этот спектакль?
- Можно я сама решу, что мне поможет, а что нет?
Больше всего на свете Медузе хочется устроить сцену. Уйти с громким скандалом. Опрокинуть и разбить чашку. Толкнуть Балерину плечом - случайно, разумеется. И не смотреть на Молоха, как будто ее здесь и нет.
Черт возьми, если бы только все было так легко.
Медузу плотным коконом обволакивает ее собственное напряжение, а сердце предательски пронзает острая боль. Девушка стискивает зубы.
Таблетки и кофе, кофе и таблетки - даже тело считает, что это худшее решение проблемы. А разум... Разум просто тащится по пути, который когда-то кем-то был назван самым легким. И дело изначально было даже не в кошмарах, но разве это объяснишь?
Медуза мрачнеет, чувствуя в вопросе какое-то двойное дно: не то скрытый подвох, не то предостережение, не то угроза. Медуза мрачнеет, потому что не может ответить честно: она-то еще ни разу не смогла разграничить реальности и свои странные, полувещие сны, после которых голову на части разламывала ужасающая мигрень.
Чтобы точно указать на грань между действительностью и вымыслом, нужно быть не ею.
Чтобы категорично разделять грезы и явь, не давая им шанса пересечься даже в мыслях, нужно быть трусом.
В итоге...
- Даже не знаю. Может быть, скептиком?
Она выбирает худшее слово. Она промахивается.
Верь или нет, но сейчас хочется только в панике бежать, бежать быстрее и дальше обычного.
Медуза смотрит на свежую кофейно-черную каемку на милой белой чашечки и понимает, что у нее кружится голова. Сердце щемит новой болью, и девушка вскакивает, так резко, что некоторые в Кофейнике оборачиваются. Еще один ошибочный шаг.
- Я пойду, - выдавливает Медуза и направляется к выходу слишком быстро.
Молох же не последует за мной. Не последует. Нет?
Профиль Медуза
E-mail Медуза
5
4 декабря 14:46
Автор: Молох
si vis pacem
пена дней;
хронология; отношения;
♦ статус: воспитанница
♦ место: глава женской половины
♦ диагноз: истмический спондилолистез
♦ суть: Ходок
♦ метки в деле: II
Молох
исписано стенок: 2462
вещицы на обмен: +686
Право на шаг назад. Право на бегство.
Хочешь – уходи, Молох преследовать не станет - нет, не сейчас.
Как умело и привычно надавливают холодные паучьи руки: здесь болит? А здесь? И вот так тоже? Плохо, плохо, милая…
Как осторожно и с любопытством нажимают родные пальцы на наливающиеся цветом края гематомы: от светлеющего зеленым края к темной черно-багровой сердцевине, неприятно, чуть больно, больнее, больнее, стоп. Чуть нажав, отпустить. Видишь, где свилось змеиное гнездо проблемы? Еще не видишь, но уже чувствуешь.
Стоп – нет, не теперь.
Этот страх – личный, неделимый, еще не тот, что нуждается в утешении.
Наглядно, как по сценарию - Медуза сбегает из Кофейника, от десятка глаз и пары острых фраз, но на деле сбежать ей хочется гораздо дальше. Молох понимает. Знает. Сочувствует. Но помочь может, только содействуя решительному бегству… правда, не вовне, как хочется Медузе, а внутрь.
Молоху больно видеть опущенные плечи, затравленные взгляды. Да, это больше нее, это большое-всеобщее, которое загонит внутрь и вывернет наизнанку каждого: сильного, слабого, старшего, младшего, Ящика, Пастыря. Что видится им в их чужие, стылые, нездешние ночи? Святая обывательская чушь, необремененные ощущением пережитки прошедшего дня?
Молох знает, это больше нее, больше их всех, морок, ползущий по стенам Дома. «Ты не можешь защитить всех! – Я должна попытаться».
Когда нельзя уберечь от страха опасности, можно избавить от заблуждений.
Хмурые взгляды за ужином. Подернутый тонкой пленкой еле теплый какао. Теплое молоко после ужина - лучшее снотворное средство. Какая глупость.
- Ты часто видишь ее?
– Не очень. Как будто… Нет, наверное нет, - Соня путается и беспечно пожимает плечами. Она не знает. А кто знает? Опрос анонимными записками: привет, тебе не снилась сегодня рыжая медуза с потерянным человеческим взглядом? Какая глупость.
Дрянь.
Сладкий какао второй вечер подряд годится только на то, чтоб с отвращением вылить в раковину.
Горький кофе, в общем-то, примерно на то же.
Лицо Медузы бледнеет до серости, выцветают даже рыжие прядки. Это просто видимость, старые лампы, перебои напряжения: который день свет умирающий, тусклый и какой-то болезненный. Обещали вызвать электрика.
Ну да, старые лампы, будто в этом и дело. Чем откупиться, когда они через пару часов погаснут?
Поздно, устало; Молох не спит до двух ночи. Узкая полоска настольного светильника выбеливает библиотечные страницы, несколько разворотов теснят друг друга одновременно – Юнг, геометрия и По, исписанные тетради под локтем, свои – бегущие четкие строки со строгим наклоном, сонины – бессвязные завитушки цветными карандашами на полях. Поздно, устало; строки выжигаются плотными линиями, калеными стрелками, буквы сливаются в острие.
Синус сознания не извлекаем из угла эго. Ворон стучит матерым клювом по стенке шкафа, тук-тук-отворяй, сложи на полку зубы покойной невесты.
Поздно, устало; какая только дрянь не придет в голову.
Задача, решение, вывод; выводы однотипны и относительны, задачи гипотетичны, нереальны, непрактичны, почему от алгоритмов не перейти к практике? – всегда можно попытаться. Коэффициент вероятности: в руках все преломится и вывернется иначе.
Тук-тук-гаси-свет, ворон стучит острым клювом в затылок, стук-стук пульса, кровь в висках, это просто головная боль. Тик-так, половина третьего. Молох стягивает свитер, тяжелый затылок опускается на подушку, как молот на стылую наковальню: предрешено, ну же. Тик. Так.
Сумрачная комната, вытертый бархат, растрескавшееся красное дерево, скрипучий паркет.
Тук-тук, ворон долбит прошлогодним орехом о книжную полку, не может разбить, дурная птица.
Тик-так. Мертвый маятник напольных часов. Что ты здесь..? Чашка выскальзывает из рук, растекается узором белых осколков и кофейным пятном по доскам. Выцветшие рыжие прядки.
Тик-так. Ты – здесь. Как – так?
Вот тебе теорема: вся разница между скептиком и мистиком. Один отрицает то, чего никогда не постигал, другой превозносит это с той же пустышкой опыта.
А тот, кто испытал однажды, выйдет за рамки веры и неверия.
Тук-тук. Тук-тук-тук.
Некрашеные рыжие ресницы удивленно моргают, Молох раздраженно запускает книгой, расколотый орех выпадает из клюва под возмущенное карканье – труха и гниль.
- Дурная птица.
Автор: Медуза
Беги-беги, дура, дальше и дальше, пока стук крови в висках не станет оглушающе громким, а боль в сердце - невыносимой.
За каждую таблетку надо платить. За каждое слово - тоже.
Шарк-шарк истертыми кедами по обледеневшему-заснеженному - Медуза выходит на улицу не вполне осознанно, тупо и бездумно бредет куда-то, пока не упирается в стену. Самую-самую обычную: щербатый бетон, слой выцветающей желтой краски, мутная наледь каплями.
Медуза замирает. Слышит, как шумно и аритмично пульсирует сердце, гоняя кровь по венам.
Все эти разговоры о снах, много хуже того - о кошмарах. Все эти взгляды в Кофейнике. Все опустевшие блистеры, все выпитые чашки черной горечи.
И эта безобразно-желтая стена.
Медуза кричит громко и надрывно, так, что начинает саднить горло, и разбивает костяшки в кровь о бетонно-ледяную поверхность. Выпускает пар. Так лучше, чем рыдать. Продуктивнее и быстрее.
- Зачем ты так со мной? Зачем ты так с нами?
Она устало прижимается лбом к стене, и только тогда осознает, как же здесь холодно.
Ее реальность похожа на затяжное падение. На безумно долгое погружение на дно. Вязкая неопределенность, размытые границы: было/не было/будет, сегодня/завтра/вчера, сон/явь/провидение, твое/мое/чужое. Наматывается круг за кругом, окутывает плотным липким коконом. Строгая последовательность, ни шагу в сторону: приступы, галлюцинации, кошмары, постарайся забыть, чтобы после начать по новой.
В этот бесформенный хаос (все в твоей голове, дорогая, все в твоей голове) нужно еще как-то умещать такие вещи, как переслащенное подогретое молоко с растворенной в нем шоколадной пылью перед выключением света в коридорах (но не перед сном, нет). Хотя бы время от времени нужно цепляться за эти мелочи, чтобы окончательно не свихнуться.
Медуза боится потеряться. Боится, что однажды ее тело глухо стукнется о дно: к этому все вело, вот к этому? Какой-то из внутренних голосов в голове раз за разом саркастически упрекает: да разве ты утонешь? Ты же Медуза. Ты же морская. Неужели тебя не научили плавать?
Научили. Забыли только сказать, что делать, когда надвое разрывают любопытство и ужас. Забыли дать направление: бороться с текучим пленом, грести к свету, к горячему солнцу, или же разрешить толще воды раздавить себя.
Неопределенность, неоднозначность - везде, куда может дотянуться взгляд, слух, рассудок. Это пугает.
Медузе приходится расставлять маячки, бросать в эту реальность бесчисленное количество якорей. Полусмертельные дозы кофеина, которые, хоть и создают хрупкую иллюзию защищенности, позволяют имитировать жизнь, действительно тебе не помогут.
Она разбивает чужую чашку и уходит раньше, чем следовало бы.
Бесцветность мыслей просачивается наружу, оставляя на лице Медузы трупный серый отпечаток, посмертную маску угрюмого отречения от собственной сути.
Смотреть в чужие глаза, видеть на донышке зрачков тень чего-то такого же терзающего и бесцветного невыносимо, тошно. Потому Медуза не смотрит. Старается не смотреть.
Ночью терпеть это легче. Ночью тысячи безымянных рук уволакивают детей Серого Дома в сон. Не всех, определенно не всех, но... Чужих вопросов становится меньше. Чужих тяжелых взглядов становится меньше.
Бессонница Медузы выходит за рамки побочных эффектов от стимуляторов и характерной черты болезни: это что-то вроде дара. Что-то вроде привилегии.
Ее кровать плотным занавесом, светлым кольцом окружают гирлянды: голубой, красный, солнечно-апельсиновый. Растерявший все свое волшебство вечный праздник. Осколок неонового города, запутавшийся в простынях. Книги с выпадающими страницами; неоконченные переплетения волшебных нитей; чужой тревожный шепот, пугающе-притягивающий бред спящих.
Что-то вроде дара. Что-то вроде привилегии.
Медуза медитативно раскачивается из стороны в сторону, курит и механически листает старые дневники: толстые тетрадки, до краев заполненные легендами и сказками о тысяче ликов Морфея. Это когда-то казалось интересным. Это когда-то было необходимым.
Почему она вспомнила о них сейчас?
Медуза медитативно раскачивается из стороны в сторону, как маятник. Тик-так, тик-так, тик, тик. Чьи-то часы поют, и в их голосе слышен металлический оттенок.
Руки внезапно немеют, но это ничего. Ноги превращаются то ли в резину, то ли в вату (она их почти не чувствует), но это еще ни о чем не говорит.
Плохого не произойдет, Медуза знает. Ночь не причинит ей вреда. Ни-ког-да.
Раз-раз. Тик-так. Только наваждение усталости, только морок - его можно сморгнуть.
Девушка что-то упускает - безымянные руки сна смыкаются на горле, уволакивают в не-здесь прежде, чем она понимает.
Неон. Маятник. Детский почерк на желтых листах.
А потом образы резко сменяют друг друга, как кадры диафильма.
Лица, голоса, руки. Мысли, запахи, взгляды.
Медуза бредет по коридорам и заглядывает в каждую дверь. Вламывается в каждый сон. Не знает, кто она, не знает, что она и кого ищет.
Что-то вроде дара, помнишь?
Кто-кто крутит ручку проектора. Сменяется последний кадр. Реальность замирает.
Вороньи перья, воск и пыль. Темные пятна на полу и - почему-то - на руках. Чужое присутствие. Чужие владения.
У Медузы комом в горле становится нехорошее предчувствие. Здесь она слаба, здесь она ничтожна - где бы, черт возьми, не было это здесь.
Сморгни морок, сморгни молочного цвета полупрозрачную пленку, залепившую глаза.
- Дурная птица.
Медуза, наконец, видит. Медуза, наконец, находит.
Но не хочет верить.
- Молох, - сухо и трескуче, не грозно, а жалко: ком в горле растет, давит на связки и добавляет интонациям истеричной плаксивости.
- Почему ты здесь?
Вопрос некорректен. Медуза чует это кожей.
Правильно: почему я здесь?
Профиль Медуза
E-mail Медуза
7
18 декабря 16:44
Автор: Молох
si vis pacem
пена дней;
хронология; отношения;
♦ статус: воспитанница
♦ место: глава женской половины
♦ диагноз: истмический спондилолистез
♦ суть: Ходок
♦ метки в деле: II
Молох
исписано стенок: 2462
вещицы на обмен: +686
- Я ждала тебя.
Сухой голос и сухие руки. Высушенная и трескучая, ломкая от времени логика. Это могло быть и не «здесь»: то, что ты видишь, еще ничего не значит. Как насчет того, что ты чувствуешь?
Это как в кино, в тех старых черно-белых фильмах, что Никто крутит по субботам; а, может, как в книге, в чьем-то выдуманном воспоминании. Она подходит к пузатому графину, пафосному покойнику на резной подставке. Наливает вязкую изумрудную жидкость в граненую хрустальную рюмку, окунает мизинец и размашисто расписывается на столешнице: «Здесь была Молох». Затем выплескивает остаток в огонь – вспыхнет жарко, станет теплее. Беспамятные и бессмысленные ритуалы.
Правда или глупость? Можно ли сделать жест, не раскраивая его на смысл и значения?
Эта комната – домысел. Она могла бы быть безлюдным пустырем или облаком чернильной темноты. Палатой Могильника или диваном Перекрестка. Но она – просто комната. В ней пахнет чернилами, навощенным деревом и птичьими перьями. Потрескивают поленья. Тикают стрелки.
Отчаянье Медузы – в том, что все неважно. Что только кажется. Сплюнь, зажмурься, все пройдет.
Тогда зачем ты здесь?
Я скажу тебе: за ответом.
Фокус меняется – ты стояла по правую сторону или по левую? Ты помнишь? Медузе придется оглядеться, раз, другой, третий, чтобы понять существенное «что-то не так», цепляющее внимание быстрее, чем понимание.
В комнате нет окна. И нет двери.
Зато в комнате есть тени, по одной на каждый оживающий от тепла предмет мебели, и три – на двоих мертвеющих от молчания живых. Две из них неподвижны, застыли друг напротив друга, послушно подле обладательниц, третья – своевольно перемещается из угла в угол, греет озябшие руки у огня, невидимо перелистывает книги.
Взгляд Медузы, как стрелка циферблата-шизофреника, из угла в угол, из стороны в сторону.
Посмотри на меня.
Подойти вплотную, так, чтобы дыхание оседало на щеках изморосью.
- Посмотри на меня.
Почему ты боишься?
Я не скажу, что нечего, но я знаю, насколько ты поняла.
- Почему ты боишься?
Я не звала, но ты не могла на прийти.
Молоху нравилась в Медузе эта разумная осторожность, впаянная, как инь в янь, как капля логики в бочку хаоса, в досадно-обреченную беспомощность: в омут ее бросает не легкомысленное любопытство, а естество природы. Или, скорее, зов – голоса, который не вычленишь из сплетения сотен других побуждений, из многоголосого шепота дома не выделишь один – но именно он-то и является нитью, потянув за которую, натянешь нужную струну. По этой струне и пойдешь, дальше и дальше, перескакивая между нотными строчками, между октавами, вплетаясь в чужие мелодии… музыка звона падающей пыли. Оседающего времени, вязких часов, закрученных в секунду. Тик-так.
Без практики порой и от лучшей метафоры не добьешься сути.
Даже во сне держать напряжение, держать контроль. Молоху хотелось закрыть глаза, позволить бессознательному накрыть с головой и раствориться в том, что будет. Но то, с чем может справиться хозяин, не должен столкнуться гость: что-то вроде закона, что-то вроде «так и есть», древнее неписанных правил.
И потому - да, Молох ждала ее, но видеть была не рада. Это значит: держи сознание цельно, чтобы не поставить под угрозу, не навредить. Это значит: самоконтроль до пережатых скрученных жил.
Даже там, где имеет полное, священное, право на его отсутствие.
Это значит: легкие Молоха полны гнева.
Стрекочет кинолента проектора. Рябит и мигает, скукоживается изображение на стене, голос мерзкий, будто на зажеванной кинопленке.
«Ты преувеличиваешь».
«Ничего больше, никакой мистической подоплеки».
«Я уже не маленькая, Молох».
«Можно я сама решу?»
Голос искажается до хриплого баса и идет на повтор.
- Не обращай внимания. Подойди, здесь стыло.
Молох берет ее за руку, подводит к огню. Если обернуться, увидишь: нет никакого проектора.
- Замерзла? Ну же, так ведь не бывает.
Изморозь сковала белой коркой скулы дрожащей гостьи, склеила ресницы.
- Ты преувеличиваешь. Это ведь понарошку.
Молох аккуратно берет, растирает пальцами, сжимает в руках синеющие пальцы Медузы.
«Ничего больше. Ничего больше. Ничего больше».
Молох разворачивает левую руку Медузы, прикладывает ладошкой к раскаленной каменной панели под каминной полкой.
- Тепло. Чувствуешь?
Она чувствует. Она пытается вырываться из хватки.
- Больно? Ты преувеличиваешь. Это же всего лишь сон.
«Я уже не маленькая, Мо..».
Стрекот ленты обрывается пугающей тишиной; Молох отпускает руку на первом всхлипе.
Подпись автора
She was a storm.
Not the kind you run from.
The kind you chase. ©
Профиль Молох
E-mail Молох
8
30 декабря 10:52
Автор: Медуза
Участник
Медуза
исписано стенок: 7
вещицы на обмен: +22
Мертвый червь в спелом яблоке. Отравленная водопроводная вода. Разлагающиеся тела крыс под аккуратно уложенными досочками навощенного паркета. Все вместе - сладковатый запах гнили во сне Молоха, горький привкус какой-то фатальной ошибки.
Медуза не хочет думать об этом так - но все же думает. Молох врет, не столь важно, недоговаривая или же заставляя отвести взгляд (посмотри налево, посмотри направо, но не вздумай сорваться в истеричное отрицание и частое-частое мотание головой), потому что ее сон - какой-то неправильный.
Медузе не нравится хрипящий стрекот несуществующего проектора, не нравится сковывающий только ее тело холод, не нравятся сила Молоха и бродящая по комнате живая тень; ей не нравится чувствовать себя кроликом, запертым в обувной коробке без прорезей, впускающих воздух и позволяющих дышать, - можно было бы вытерпеть отсутствие окон, но не дверей.
Подчеркнутая выверенность деталей: поднимающийся к потолку горячий воздух, чуть потертая обивка мебели, танцующие в воздухе пылинки. Слишком точно. Никакой неопределенности, никакой нечеткости - во снах так не бывает. Или все-таки?..
Медуза не уверена. Медуза не может сказать наверняка. Не может судить.
Но - вопреки - судит.
Трясет, колотит мелкой-мелкой дрожью - ледяная корочка по всему телу, даже на ресницах, только на ладони меткой-клеймом краснеет будущий ожог. Девчонка плачет от гнева и бессилия, стискивает зубы до скрежета и рукавом пытается утереть слезы.
Неправильно. Не-пра-виль-но.
У Медузы течет из носа и кружится голова - опора медленно-медленно-медленно уходит из-под ног. Ее мутит от страха и непонимания.
- Я не боюсь.
Глупая, глупая девочка. Неуверенные попытки увильнуть: ты знаешь, что отвечаешь не на тот вопрос, верно же? Верно?
Медузе даже немного интересно, будет ли мокрой от слез подушка, когда она, наконец, очнется.
Тягучее томящее чувство в груди: вода набралась в легкие. Погружение на дно. Несколько атмосфер давят сверху, разламывают кости и расплющивают органы, но не проталкивают дальше: что-то удерживает ее именно на этой глубине, именно здесь.
Молох ведь ее ждала. Это так мило.
Медуза захлебывается своим воображаемым морем, делает шаг назад - быстро, отчаянно, получится-или-нет? Попытка сбежать, выплыть если еще не вверх-вниз, то хотя бы вбок. Никто ее не удерживает. Даже не думает. Но под ногой коротко скрипит половица, а в плечо больно упирается угол низко висящей книжной полки: уйти совсем, проснуться или, может, сбежать в чужой сон, Медузе тоже не позволяют.
Вода в легких. Погружение на дно.
Медуза отворачивается и осматривает комнату - снова. Покачивается, перемещаясь с пятки на носок, нервно кусает губы. Три широких шага до кресла. Два глубоких вдоха, чтобы почти перестать плакать.
Она сидит, сильно ссутулившись, уперев пустой взгляд в пол. Опущенные плечи подрагивают, волосы закрывают лицо.
Медуза хочет, чтобы Молох видела это: выцветшая жизнь, несобранность, потерянность. Капля животного ужаса и бесконечное отрицание происходящего. Медуза думает, что у нее есть правильная идея, почти план - не знает только, в ее ли силах провернуть такое, но...
Это же и ее сон тоже? Хотя бы отчасти?
«Я уже не маленькая, Молох». Я отделяю дурные сны от реальности. Я умею это делать. Умею заставлять себя просыпаться.
Только нужно ли?
Все дело - в силе мысли. В силе желания. Можно ли заснуть, если уже спишь? Можно ли захотеть провалиться в кошмар - и сбежать? Или утянуть Молоха за собой, туда, где все движется и живет хаотично, не находясь под почти настоящем контролем, не подчиняясь предписанной упорядоченности мелочей? Может ли Медуза посметь?
Все дело - в том, что ты знаешь и во что веришь. Сон - это все-таки не реальность, Медуза докажет, сон - это проекция твоего сознания. И значит, если только представить и сильно-сильно пожелать, то...
Почему тебе не снятся кошмары, Молох?
Медуза поднимает глаза и начинает говорить. Дает словам форму, заставляет свой гнев звучать.
- Почему тебе не снятся кошмары, Молох? Почему тебе не снятся кошмары прямо сейчас? Ты же так хочешь показать, что все эти россказни про монстров под кроватью правда, так какого черта...
Слишком громко. Она почти сорвалась в крик.
Медуза вспоминает про свои тетрадки со сказками почти случайно, листает их уже мысленно - страницы хранят старую-старую легенду о Песочном человечке, десятки ее вариаций. Ты же тоже об этом слышала - горсть волшебного песка в глаза, чтобы заснуть сладким-сладким сном. Добрый лик: мир грез для заигравшегося ребенка. Но и злой - тоже: прогулки по темному-темному омуту подсознания для тех, кто играл не по правилам.
Медуза представляет себе тяжелый мешок, полный магической пыли: все дело в силе мысли, в силе желания. Она набирает полную гость невидимого песка, чувствует, как некоторые песчинки утекают сквозь пальцы.
Детский глупый жест: дунь на пустые раскрытые ладони, отправь другому воздушный поцелуй.
Если границы реального и иллюзорного правда так размыты, если за двойственной природой вещей стоит что-то большее, значит, есть шанс, что все получится.
Что - "все"?
Автор: Молох
«Кошмар (фр. cauchemar) - крайне тягостные, мучительные,
отрицательно эмоционально окрашенные сновидения,
при которых больные как бы участвуют в неприятных для них событиях,
становятся жертвами преследования, совершают морально неприемлемые поступки»
- Толковый словарь психиатрических терминов
Почему тебе не снятся кошмары, Молох?
Почему ты задаешь неверные вопросы?
Молох смеется – чуть хрипло и прогоркло, по-настоящему. Что такое кошмар?
Усадите гостью в кресло, поднесите гостье чашу. Молох не подносит – только становится за спиною, убирает за уши рыжие пряди, вытирает слезы со щек. Ее не видно – только тень, рожденная свечою, ложится на край камина в поле зрения Медузы – прямая, резкая, замершая.
- Что такое кошмар? Что-то черное и получеловеческое, как монстры из фильмов ужасов? Случайный сюжет, в котором раз за разом умираешь каким-то жутким образом?
Ладони, легшие на плечах Медузы, становятся в разы тяжелее. Тень растет, вытягивается, деформируется, теряет антропоморфные черты. Сжимай осторожно, гляди - не до хруста! - как мало маневра от плечевого сустава до ключицы. Молох усмехается, гаснет свеча и умирает наваждение прежде, чем Медуза решится обернуться.
Не стоит судить температуру в чужом котле, не побратавшись кровью прежде с чертями чужого ада.
Но слова – фантом. Слова – шелестящая обертка, в которую завернуты решения.
И Медуза свое уже выбрала – приняла, чтобы воплотить.
Комната дрожит. Тихонько звенит хрустальная посуда, подрагивают ветхие рамы картин на ржавых гвоздях, пружинит пол.
Просто не будет – здесь никогда не бывает просто в значении «легко». Но всегда лицом к лицу, просто в значении «прямо».
Потому ли Молох стоит за спиною, не давая встретиться взглядом?
- Ты умеешь выбирать сюжет, милая. Твой безответственный, беззаботный дар учит убегать, не глядя раненным в глаза и не принимая удара.
Не кролик и не удав: вспоминай, что сильна, вспоминай, что умеешь. Подсвечник, подскакивая, летит с края стола, опрокидываются бокалы. Амплитуда растет – раскачанной эмоции, растревоженной плоти сновидения.
Смена отрицания на гнев еще не означает всесилие. Но страх бывает благом – не легкомысленный, а осознанный, заставляющий вынуть голову из песка, заставляющий сдвинуться с места.
Иногда побег означает жизнь: не победу, но спасение. Иногда важно сделать верный выбор прежде, чем разум заставит неизбежно оступиться.
Медуза вскакивает, когда с потолка начинают падать первые куски штукатурки. Колеблется, мечется, рушится и разбивается сотворенная реальность кусок за куском: гипсовые и мраморные черепки, фарфоровые и стеклянные осколки. Будь осторожна: Молох отталкивает девчонку в сторону за мгновенье до того, как невесть откуда взявшаяся тяжелая полка с грохотом свалится и проломит пол. Паркетное дерево треснет, надломится, как вафельный корж: уродливый косой разлом начнет расширяться, чернея ледяным провалом.
- Я ведь не держу тебя. Ни секунды не держала.
Они стоят по разные стороны разлома. Классический сюжет – почти каноничная картинка.
Что такое кошмар, Молох? Декорация, в которой ты не сумеешь предрешить конец? Неприемлемая неизбежность без права выбора?
Сон, иллюзия, полигон для тренировки подсознания.
Единственный настоящий кошмар – безжалостная непреклонность неизбежности. Предрешенность, которая однажды станет реальностью.
«Ты не можешь всех спасти. – Я должна». «Это невозможно. – Я попытаюсь».
Что такое кошмар, как не повод доказать: неотвратимое преодолимо?
Молох поднимает глаза. Улыбается Медузе, легко и уверенно, и делает шаг в разлом.
"All yours," said Mage while taking a cigarette out and throwing a whole pack to her. Holding a roll of paper in his teeth made every phrase almost inaudible. As if Mirror had not memorized every possible short reaction he had carefully chosen to use around her. Their relationship has been strange, both caring and warm and also awkward because of stuff. For her it felt like stuff happened ages ago. Mage never was the one to let go easily.
She waited for him to deal with the cigarette and pass her the lighter — a melted black mess Snake paid too much for.
"I know this feels strange," Mirror noted clicking the switch. She almost inhaled too much and was definetely not ready for this to be Snake's, too. "Jesus, man! You have to tell him to turn it down a notch. This is insane. Do sailors smoke these?"
Mage laughed more about the assumption that he could make Snake smoke less, but it was good enough. Mirror loved the rare species of laughing Mage more than the usual one.
"It does, doesn't it. I know why, though, I knew when you called me here," his voice turned serious again but the eyes kept the same tiny folds around them. Like Mage still really wanted to smile but knew he wasn't made for it. "If it's not Snake or King they must be the deal."
Mirror let out another tiny streak of smoke — compared to Mage's clouds. Like her lungs where three times smaller than his which could probably be true. He actually had to practically lie on the window sill for them to speak quietly.
"He's getting worse. I mean, way worse."
The terrible part was that Mage knew this, too. He could tell by small things, from King being 'sleepy' all the time to Mirror suddenly unwanting to leave his side. Last week she rubbed her bare ankles against Snake's bunk bed. The ugliest and most effective way to make Spiders take her to her king. He was visibly tainted trying not to look at her legs, now all bandeged and slightly reminding of a mummy. Ghost was particularly (and very eerily) happy with this comparison.
"Oh. Do you think..."
"I thought through every goddamn thing already, but go on," Mirror is the best at making the most passive-agressive words into... well, into her staying adorable and fierce at the same time. Kinda like King makes asking for tea adventurous and exciting. "Avert thy mortal eyes! I'm not asking for your pity, Mage. Just warning ahead."
This is a huge favour, Mage thinks. This is a tip from her to be ready for the worst and carefully carry out a new plan. It's not like they had any particular old plans — at least they were never discussed out loud. He just always assumed they'll stick together like they do now. No asking, no telling. Maybe a shared lifetime of whatever waits ahead. Since Mage had it the easiest he never really thought that someone would simply be unable to go further with him. To go outside.
He slowly nodded again, inhaling more smoke along with the painful thought; his lungs hurt.
"I guess I could also tell Snake," Mirror sounded pretty weird: though she was not visibly nervous, her voice trembled a bit. This probably means she's actually terrified. "I just... I'm not sure he warmed to me enough."
“I get it. Like, his hands are still pretty cold”, — he really wants to joke some more about cold feet, too. Stupid, maybe, but it gives Mage the illusion of staying calm, enough to distract her and everyone else from him being bloody nervous. He wants to ask someone — even her — if it’s normal to want Snake to notice him, to give him chills with his eyes and fingers. He really, really wants to ask if Mirror knows how to cope with this urge to be touched one day and be left completely alone the other. The days when he wants either option never synchs with how Snake treats him.
"Dude, how would I know?" Mirror lets out a laugh — a warm and sincere one, giving Mage some space to breathe — and waves with her hand. Her fingers are always wrapped in colour; the guys have zero idea where in heaven's name she's able to find these coloured patches. Today she's blue all over accept her hair. "You'll have to check it for me from time to time."
Mirror steps closer, smiling, and reaches her hand out — enough to give a sense of pulling on his nose. She always misses half an inch, though, every time she wants to grab or pull or even really feel something. Her skin is priceless.
"Maybe you should touch him more," she already looks away, busy with putting her cigarette out. "Come on, we're going to your room. Grab a bag or two."
Mirror is hell of an advice-giver, actually; Mage always finds it uncanny how a girl who almost never got outside since the day she was born knows so much. But again, she's not about knowledge. Mage takes a moment to look at her sneakily while she turns to check on her belongings. She's an unfiltered mixture of strength, courage, will and pain.
By this she's practically Snake's twin sister, Mage just doesn't see them clearly enough for it to make sense. Not yet. Not until he's wiser and Snake shades his skin a hundred times more.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
They always tell to follow yur dreams. They never tell you what to do when your dreams start following you
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
I hear her voice
In the morning hour she calls me
The radio reminds me of my home far away
And driving down the road I get a feeling
That I should have been home yesterday, yesterday
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Little girl, she had so many dreams
She wrote them down in a little book with seams
And she believed that they will become real —
Well, dream, little girl, dream.
There was no girl in my plan!
Yes, the angel on the left
Said “Beware of her advances”,
But the demon on the right
Seen the way that she dances.
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
I can see you struggling, boy, don't hurt your brain
Thinking what you're gonna say
'Cause everything's a game, always trying to calculate
Trying to look smart but not too smart to threaten everything they say
oh, so cool you seem, 13.02.90
The dice turned over one more time, its edges clickering on the table in total nearly suffocating silence. Ghost, who was clenching his hands so tight it has left crescent marks on the inner side of his palm, gave out mountain-heavy sigh of chagrin. The dice's face looking at them showed only three dots.
"Three plus... What's your dodge points? Six, and add luck points... That's got us twelve. Sorry, bro, you needed fifteen at least, you didn't avoid this shot", said King with sincere regret. "Brave knight Black the Great was vilely hit in the back by treacherous necromancer's poisonous arrow in the dark-dark forest, and nobody've heard that".
"Black the Great could just turn around to look straight in his killer's malicious eyes", Ghost caught up, giving his character as much glorious final act as he could. "He put his hand on the sword hilt and tried to pull it out one last time, but the poison chained his movements. 'My noble friends will revenge me, remember that, you paltry whelk!', were his last words, and then Black the Great fell in rotten leaves and never moved again".
Ghost knocked over his figure on the giant map they were playing on and crumpled sheets with his skills descriptions, throwing them in the corner where trashcan stood. King hated when they left rubbish lying around.
"I hate this game. What the fuck, King, do I really have to die in the first half? Every goddamn time!", Ghost grumbled resentfully, crawling on the bed. They played D&D for a thousand time so far and he never made it to the funniest part. The same was true about his life either. Well, partly.
He wandered in the Grey House's hallways, mottled with hundreds of short-living, always-changing drawings, more than anybody else in this room and yet no one seemed to remember that. It was like his albino appearance made him invisible, let him slide unheeded through House's life, leaving all troubles and mischiefs aside. Like he was dead a long time ago.
Snake was the first one to notice Ghost was alive. And he made Ghost visible to others willing to see — using his own, remarkably unpredictable ways.
"I don't know, dude, with your luck you could take the second place amongst the most unlucky bastards. Not the first though — coz of your lack of luck", Snake grinned widely, looking around the map. He gazed the distance between his figure and fallen Ghost's knight. "So I became worried of Black's long absence and decided to search for him. I turned into the wolf and-"
"Mage— I mean, the druid came with you", quickly interrupted King.
"Did I?", Mage startled, watching them with genuine surprise.
"Yes, you did. You still have major uncertainties about Grey's well being, so you couldn't let him alone in the dark and unfamiliar forest", King's argument sounded unshakable, and Mage had no other choice but to agree. Snake eyed King with great suspicion and kept all the words with himself, hoping no one noticed him blushing. At least King was the game-master. At most Snake was so eager to bring in life their Upside-Down dynamics that he gladly accepted such small King's gifts.
"Don't worry about the elf, our fellow knight can take care of her. And if he don't, that won't be a big deal", Snake gave out a short more-like-hissing laugh, facing how Mirror frowned. "Come on, amicus arboribus, I think I've taken the trail. It leads right in the fu-"
"LANGUAGE!", King and Mirror shouted at once but Snake didn't even bat an eyelid.
"-cking woods. Keep up, you may lose in the dark", Snake added almost gently. Mage just smirked — somehow Snake managed to forget about who he was all the game. Druids are never lost in woods. Neither are mages.
"So I pursued the scent moving between the giant trunks, my paws sinking in this stinky mud and suddenly I just stumbled into the poor bastard's body-"
"Nah, stop, it's not that easy! Throw the dice", King intercepted him, and Snake, who already was set on robbing their dead comrade's body, grabbed the dice with a growl, perfectly fitting his character. "Four. Nice. Suddenly you saw a mist rising out of nowhere...".
"I immediately casted a leaves shield, covering us both", Mage turned on instantly, throwing the dice without any reminder. With slight triumph he showed everybody six-pips face. "And my defence was flawless. Whatever that mist was it couldn't affect us".
"It wasn't meant to hurt you. The mist crawled into Black the Great-"
"FOR FUCK'S SAKE, KING!!!", Ghost cried from the blanket's nest he made for himself as an observatory point.
"We're fighting against the necromancer, what did you expect?", King parried in a detached way. "So, the mist crawled into Black's body and it rose above the ground, gleaming with strange purple light, looking strangely alike-"
"DARK ELVES' MAGIC!", Mage and Snake shouted simultaneously and granted each other with short pleased smiles. Mirror eyed King with great disbelief, all her kind showing the highest measure of disapproval.
"Are you insinuating that that disgusting creature is one of my people?", she asked King with such pure resentment as if he had just really insulted her. Mage couldn't help but sniffed — little Mirror looked very adorable in her fury especially when it was aimed at deadly patient King. And he felt really relieved when he realised everybody was amused and flattered with her earnest impulse, even though Mirror has just broke some rules. Mage still had some concerns about bringing her into their pack and it felt as much as his own achievement when she fitted in.
"Hush, Mirror, we're not there and you can't know about this yet", King replied calmly, sootigly and gently touching her hand. Mage and everybody else pretended the gesture left unnoticed. Ghost slid out from his place.
"Wanna coffee?", he addressed Mirror and then turned to everyone. "I gonna make some coffee, we've been playing for 3 hours already". Ghost grabbed the kettle and soundlessly headed out.
"Well, I tried to tie that zombie — we can call it a zombie, can we? — with roots", Mage reached out for the dice once again, but this time he must have inherited Ghost's luck. He clicked the tongue. One dot.
"The zombie broke free from your ties and sweeped the blade, destroying your shield", King marked something in his journal, looking very satisfied. Mage squinted, trying to guess what their game-master was up to this time.
She observed them with the slightest taste of envy. Their connection was so deep it seemed they didn't even need words sometimes. They lived their imagined adventure as naturally as if they were knights and druids and werewolves for real. Mirror couldn't even assume Snake, most incomprehensible of them four, would be this childishly passionate about some game. Or that always shy Mage could be this confident and determined, this sure about his place and his role. Or that Ghost who somehow managed to live undetected by most of the House's inhabitants, would be such loud, expressive and caring. Mirror never realised that King was called that not only for his manners and the way he always presented himself — he had power upon them all and they wore it like blessing. She as well.
Mentors told them to keep away from boys. Boys meant trouble, they said. Mirror didn't care. The boy gave her name that was her at last. It even felt like real one, more real than the name she left behind the Grey House's threshold.
Another boy brought her to a pack. They didn't have packs on the girls' wing, it was more like commune Mirror failed to get along with. And here, in the room, big enough only for two bunk beds, with bookshelf, exploding with history books, latin dictionaries and old noble tomes, the feeling of homecoming never left her. Mirror wondered if this was always a thing beside your loved ones?
She pulled the sleeve of King's ever-perfect sweater, persistently driving his attention from Mage and Snake's fight with zombie. Mirror caught Snake's grateful smiling wink.
"I thought maybe I could feel some splashes of magic by, well, you know, some kind of power lines? If it's kindred magic, I must be able to sense its movement", Mirror spoke surely. She noticed King's hesitation and continued with growing confidence, "So I woke up, feeling that something's wrong, and I alerted you too. You couldn't leave behind your friends, so we ran into the woods searching for them".
Mirror looked around their little squad with barely hidden triumph. King seemed slightly confused, he double-checked his writings in the journal and the map.
"Well, I definitely couldn't have foreseen this, but, okay, we just have to check if-", Mirror threw the dice before King even finished. "Agh, okay, nevermind. Yep, we ran into the woods and found our friends fighting with Black the Great".
It actually went better he was afraid it would. Mirror grasped the idea of the game at once and managed to pull a very controversial role even with Grey's never-ending mistrust and its displays she had to deal with. And King liked the way she turned the game, cutting their way to the point through huge and unnecessary piece of scenario. Maybe, just maybe she was able to do the same with their more complicated Upside-Down quest.
King observed his pack with warm, like sun in July, touch of pride. Each of them was distinguishly unique and hardly comprehensible and yet they managed to coexist in the most perfect way that it felt like family.
The door opened, letting in disheveled Ghost, who was hissing swear words, trying to hold visibly hot kettle. The smell of fresh-brewed coffee was bewitching. Ghost landed the kettle on the floor — they were short of spare surfaces — searched his pockets for a minute and passed to Snake uneven piece of paper. By Snake's face King knew the adresser instantly. It must have been about wheelchair-racing or something like that, considering Snake's wicked grin. He tossed the message away, barely had given it a look. His eyes were stuck on Mage.
King couldn't help a smile. Snake was good with secrets but somehow this one escaped his impenetrable self-defences. It was obvious to anyone who bothered to look closer. And King do bother. It was his duty to keep an eye on them even if they never asked to, even if they never needed him to.
He needed them. Not only because they believed him when he came back with some crazy tale. Not only because they were inherent part of his quest. These were consequences, not the cause.
"So... Do we actually need a sacrifice to seal the necromancer?", Snake sounded devastated. He didn't see this coming, neither did everybody else. Laughter and fun after gloriously won battle dissolved without a trace as they realised the hard decision they were about to make. Even Ghost who wore bored expression all the rest part of the game, froze in puzzle.
"Yes, you need a sacrifice to seal the necromancer and wake up the charmed knight. Do you remember our original quest at all, guys? He will grant you a wish", King snapped his journal and put it away. "And to spare you from the choice, I am volunteer. I want to sacrifice myself".
He was pretty sure about the wish they would ask for. He wasn't sure though they would be this humble with his other decision, more important and complicated one. Moreover, he could swear Snake and Mage wouldn't forgive him at all. But there's a time for everything.
The figure of King's knight soundlessly hit the map. The same moment Snake firmly spoke, "I made a wish. I want King back". The rest of them nodded without hesitation.
The cause was they made him the King.
характер: Вирджиния – вспыльчивый, склонный к крайностям и резким перепадам температуры подросток со злыми глазами. Её эмоции вспыхивают сигнальными ракетами, отрешённое меланхоличное спокойствие обращается приступами ярости, когда кажется, что внутренности ошпарило кипятком, за долю секунды. Она не знает оттенков и полутонов, не умеет быть гибкой, не умеет подстраиваться: любовь Вирджинии и её ненависть слишком похожи друг на друга, представляя собой две стороны одной медали. Порой противоречивые чувства путаются где-то в грудной клетке, и девушка перестаёт понимать связь между собственными желаниями; в такие моменты она напоминает уробороса, кусающего за хвост самого себя.
Вирджиния упрямо хмурит брови и резко вскидывает взгляд, когда чем-то недовольна. Она эгоистична и самоуверенна; подсознательно тянется к власти и контролю, но, заметив это за собой, непременно бьёт себя по руке. Если бы у Отбросов был вожак… Если бы у них был вожак… Последующую мысль – приставучую и навязчивую – она всегда обрывает на полуслове, скусывая с языка навязчивое: «Этим вожаком была бы я». У Вирджинии не всегда получается сдержаться. В такие моменты дверь комнаты закрыта на ключ, а окна тщательно зашторены — даже самому любопытному не понять, что происходит внутри, но её резкий, отчитывающий, срывающийся на крик голос и обиженный плач провинившейся слышит весь этаж. Сор из избы она не выносит никогда, позволяя слухам множиться, а случайным свидетелям недовольно хмуриться или посмеиваться, за глаза называя её истеричкой.
Подчёркнуто самостоятельна до мелочей, любую попытку помочь воспринимает как личное оскорбление. Не заговаривает о своих проблемах, не делится тайнами и секретами. От одиночества спасается, в особенно мрачные ночи без каких-либо объяснений грубо прижимая кого-нибудь из соседок к груди – те уже давно перестали спрашивать, что с ней не так, попросту привыкли.
Обладает очень слабо развитой эмпатией, не способна к сопереживанию: при виде синяков, ран, недугов близких ей людей испытывает не жалость, а злость и глухое раздражение до желания вдарить со всей дури по физиономии того, кто посмел. Не знает стыда и сдержанности, ко всему, что относится к простой физиологии, не испытывает ни трепета, ни смущения. С неё станется слоняться по коридорам в топике, больше напоминающем лифчик, а в жаркий день надеть до неприличия короткую юбку. В таком же виде может заявиться на занятия, а потом смотреть на преподавателей совершенно незамутнённым взглядом без тени насмешки, не понимая, что сделала не так.
Не склонна к отходчивости, не раздаёт вторых шансов однажды разочаровавшим людям. В целом, к большей части домовцев относится безразлично, попросту не обращая внимания на их существование. Во взглядах на мир склонна к максимализму, жизненный компас выворачивает понятия «хорошее» и «плохое» наизнанку: её милосердие – утопить больного котёнка, её справедливость – выбросить из гнезда птенца, ведь иначе тот никогда не научится летать. Abyssus abyssum invocat, ни в чём недолговечном и обманчивом нет смысла. Все отношения, чувства, эмоции Вирджиния крушит, добивает, доводит до конечной точки — ведь тогда расставание не будет так мучительно, а привязанность не разовьётся в обессию.
Порой, препарируя собственные мысли и ощущения, девушка с каким-то хладнокровным спокойствием думает о том, что до выпуска она не доживёт.
♦ привычки: коллекционирует детские считалочки; ведёт сразу несколько дневников для различных целей; в моменты задумчивости кусает губы до маленьких ранок; постоянно поправляет и крутит наручные часы на запястье; разгрызает таблетки; пускает дым через ноздри; говорит медленно, с издевательским прищуром, когда видит, что это раздражает собеседника; постукивает фильтром сигареты по нижней губе; таскает курево из чужих пачек, сама того не отсекая.
♦ фобии: До дрожи и приступов ипохондрии боится любых симптомов прихода болезни, как следствие не выносит проявления недугов у других и всегда отводит глаза, если становится свидетельницей. Боится однажды потерять контроль над своими словами и действиями, но в то же время будто бы ждёт этого дня с какой-то мрачной готовностью.
♦ симпатии и антипатии: Любит ритм-энд-блюз, бибоп и американское кантри, крепкий алкоголь (особенно виски), жевательную резинку с необычными вкусами, яркую помаду. Любит чувство доказанной правоты, когда у собеседника посреди спора заканчиваются аргументы. Любит ярких и открытых людей, не боящихся высказывать своё мнение, даже если это мнение отлично от её собственного. В литературе предпочитает нуар и грязный реализм, в кинематографе – старые вестерны. Любит рис и жареную рыбу, запах костра и мелкую бижутерию. Любит принимать решения, повинуясь интуиции и внезапному порыву. Любит большие свободные футболки с эмблемами американских университетов и различных организаций, короткие юбки и майки с открытой спиной.
Не любит лжецов и лицемеров, неоправданную жестокость и любые проявления подлости. Недолюбливает младших и уж точно терпеть не может неразумных. На дух не переносит людей, ведущих себя излишне пафосно и высокомерно. Питает общеизвестную неприязнь к вожакам и самой идее стайности, доходящую порой до глухой пассивной агрессии по отношению к «сильным мира сего». При этом, будто не замечая бревна в глазу, резко негативно относится почти ко всем представительницам противоборствующей части женской половины, жёстко разделяя пространство на «своих» и «чужих». По отношению к забитым, виктимным и часто плачущим девушкам испытывает жалостливое презрение, впрочем, к парням со схожими характеристиками относится не лучше. Не любит, когда её жалеют и недооценивают. Не любит резкие неожиданные звуки и отрастающие корни волос. Терпеть не может снисходительный тон. Не любит, когда до неё дотрагиваются малознакомые люди.♦ путь до порога: Заботливые и любящие родители, выходные в гостях у бабушки с дедушкой, поездки в загородный дом на каникулы – всё начиналось до ужаса мирно и также тривиально. Единственное, долгожданное, нещадно балованное дитя из семьи среднего класса, она не знала узды никогда и ни в чем. Её рядили как куколку, холили и лелеяли, оберегая от жестокости внешнего мира с его проблемами и заботами. По сути, частью закрытого, полностью отрешённого от окружающей среды общества Вирджиния стала ещё до попадания в Дом. Тёплые руки отца, ласковая улыбка матери и свернувшаяся клубком в кровати кошка были центром её маленького мира: одноклассники и учителя, случайные знакомые казались лишь фоном, шумовыми помехами, необходимыми лишь для того, чтобы окончательно не заскучать. Ничего хорошего из этого тепличного ребёнка, вокруг которого и для которого двенадцать лет вращалась вселенная, получиться не могло. Становясь старше, вырастая из детских платьиц, с годами Вирджиния словно костенела, принимая окончательную форму. Она превратилась в неуправляемого подростка: требовательного, самовлюблённого, не знающего о жизни ничего из того, что простирается за пределами узкого семейного круга и стопки прочитанных книг – до оскомины банальная история чрезмерно залюбленного ребёнка, за которым не доглядели, или же, напротив, следили слишком внимательно.
А потом всё покатилось под откос. Прежде дремавшая болезнь матери перешла в острую фазу – та стала резкой, злой и вспыльчивой, в её руках билась посуда, а глазные яблоки жутко подрагивали. Всё больше зашивающийся на работе из необходимости оплачивать нескончаемые счета за лекарства отец не знал, как вести себя с неожиданно ставшим чужим и раздражающим ребёнком, и срывался на скандалы. Всё это казалось какой-то затянувшейся шуткой, дурацкой игрой, от которой ни один из участников не получает удовольствия. Верить в реальность происходящего не хотелось – она не верила. Честно закрывала глаза, топала ногой – хватит, надоело, стоп-игра! Казалось, завтра у неё получится зажмуриться достаточно крепко, чтобы проснуться в обновлённой реальности, под которую не нужно подстраиваться, перекраивая себя.
По-настоящему проснулась Вирджиния уже в Доме.♦ шаг через порог: Ветхое здание встречает недружелюбно — где уж там семейные пикники по субботам и запах жареной индейки на обед. Желания не предугадываются заранее, гулкое эхо, отражающееся от стен, пугает. По ночам в трубах завывают неупокоенные призраки, и от этих голосов вспоминаются все самые жуткие истории, услышанные в Наружности, а по коже идут мурашки. Многое остаётся для неё страшным и непонятным даже спустя годы. Люди — закрытые двери. Девочки с омертвелыми лицами. Мальчики с жестокими глазами. Из страха и непонимания вырастают агрессия и нарочитое неприятие.
Её Дом начался со страха и злости, с нежелания принимать новые порядки и злобного детского оскала, через который проглядывала полная беспомощность. Новенькую невзлюбили: на её чистые выглаженные платья проливали клей и вишнёвый сок, в её длинные волосы запускали пауков и харкали жёванной жвачкой, её выгоняли из комнаты посреди ночи, окатывали ушатами ледяной воды… В конце концов, просто били. Она не умела терпеть – и не стала. Отвечала поначалу неумелыми, но затем всё более точными ударами, улыбалась зло и насмешливо, расчерчивала мелом пространство, жёстко и бескомпромиссно показывая: тут – моё. Я здесь. Я никуда не исчезну и вам придётся с этим примириться.
Отношения с большей частью соседок по этажу были испорчены хуже некуда, подчиниться сильному вожаку не позволяло самолюбие, да и невольная крёстная подсобила – окрестила вчерашнюю «американочку» без рода и имени так, что лучше б уж язык отсох. Припаяла к коже стойкий запах дешёвой американской мечты и клубничной жвачки, с мылом не ототрёшь. Так и попала в Отбросы, — ну а куда такую ещё? — где выкрутила некогда обидевшее до гротеска, осветлённых волос, подсмотренного в фильме тягучего южного акцента и бутылки кукурузного виски. Кажется, когда-то тогда и начала летать в Наружность – лишь бы досадить ещё сильнее и, вместо того, чтобы пытаться биться головой об лёд, желая раскрошить сложившийся стереотип, подтвердить его размашистой подписью. Наблюдать реакцию окружающих на такую метаморфозу было даже как-то отрадно. Закрепилась, привязалась, привыкла.
Дом так и остался для неё тайной за семью замками, тем, что она, вроде бы, отталкивает от себя изо всех сил, но оно всё равно притягивается, в какой камуфляж не рядись. Вирджиния никогда не признается в этом, но в глубине души осознаёт — что-то в этом месте нечисто, и от того он перестал быть пыльной серой тюрьмой, превращаясь в нечто куда более загадочное и притягательное. Коллективные глюки — это уже не глюки вовсе. Она не пользуется амулетами, не говорит ни с кем о своих чувствах, но смутная вера во что-то, ей недоступное, постепенно прорастает в девушке. И это что-то нужно попытаться для себя открыть, правдами и неправдами.
о жизни и смерти: Детская игра: притворись счастливой. И она притворялась — льнула послушным котенком под материнскую ладонь, сидела у отца на коленях, лепила вымышленных зверят из гипса и раскрашивала их акварелью, а по ночам слушала их крики из-за запертой двери спальни. Они ругались. После этого отец часто уходил спать на диван (шлеп-шлеп босыми ногами по ледяному деревянному полу). Затем — хрустящий взвизг старых пружин под его весом и тяжелый вздох, это было дыхание огромного великана, оседающее изморозью на окнах. Была зима. Даже когда от жаркого августовского солнца плавился асфальт, и улица проседала под шагами, напоминая все больше лесную тропу, размытую дождем, у них постоянно была зима. Без елки, без снежных сугробов за окном, без рождественских песен, но в сердцах ее родителей — всегда. И эхом — выстрелы, которых не было на самом деле, но которые помнили об ее отце и снились ему ночами.
Леди иногда забирала эти сны. Запирала их в ладонях и отдавала земле, зарываясь пальцами в разросшийся газон за высокой клумбой, но этого всегда было мало, — если его не мучили кошмары, его мучила темнота. Врач назвал это афганским синдромом. Два ничего не значащих слова. Пустые, как битые стекляшки.Он часто кричал во сне. Один раз мама выбежала из комнаты в одной ночной рубашке, достающей ей до щиколоток, ее сердце билось так громко, что Леди слышала: стук-стук-стук, как бой большого маятника. У мамы на шее остались синие кровоподтеки, она прижимала к себе дочь, гладила по волосам и обещала, что все будет хорошо. Ее слезы были горячей солью, и от этого у Леди горько щемило сердце.
Когда мама ушла, Леди весь день провела в слезах. Они, наверное, развелись, а может просто поговорили — в их жизни вообще было очень много разговоров. Может быть, ей не дали забрать с собой ребенка, а может быть, она сама не захотела, но в итоге они остались вдвоем, не считая редких "материнских дней".
Леди и папа. А потом появился Пес — лопоухий щенок с рыжими подпалинами.Леди росла в окружении книг. Папа дарил ей сказки, пытаясь загладить вину, ведь ее жизнь, на первый взгляд, совсем была лишена чудес. Она не находила на пыльном чердаке волшебную лампу, исполняющую желания, у нее не было доброй феи-крестной, у нее был только отец, который безумно, безмерно ее любил, но совершенно не знал, как выразить эту любовь. Он очень старался. Они вместе клеили на окна снежинки к грядущему Рождеству, вместе лепили из глины и пластелина морские звезды, гуляли за руку, вместе читали книги. Ему было тяжелее — он ведь был мальчишкой, хотя разменял, наверное, целую сотню лет! Он был Питером Пэном из Неверленда. Его обожали дети. Когда он строил тарзанку для уличной ребятни, его глаза сияли неподдельным восторгом, Леди испытывала за него гордость и немножко завидовала, потому что с девочками не играют в такие игры. Но тогда он был счастлив, а ей ничего больше не надо было. В их жизнь возвращалось лето. И хотя Леди скучала по маме, на ее сердце было в ту пору свободно и легко. Ее любили все дворовые коты и собаки, ее обожали сверстники, ни один даже самый задиристый хулиган никогда бы не посмел поднять на нее руку. Она была светлой, легкой, как морская пена, в которую разбилось сердце Русалочки, и грела в ладонях вверенные ей души беспризорных, забых, никому не нужных детей. Ее тепла хватило бы на то, чтобы осветить город. Единственный человек, которому она никак не могла помочь, был с ней одной крови.
И когда он колебался, нервно мял в пальцах цветную брошюру, не зная, какое будущее их ждет, Леди чувствовала, что этот выбор будет верным, пусть даже они будут видеться гораздо реже.
Майор любит свою работу и свою дочь. Но если она не в силах сделать его жизнь лучше, пусть это сделает Дом. Они перешагнули его порог ясным августовским утром.Леди — спокойный и рассудительный ребенок. Она не спорит со взрослыми, если знает, что они ни за что не признают свою неправоту, но для нее не существует границы между старшими и воспитателями. Она ее попросту не чувствует, и поэтому позволяет себе больше откровенности с теми, кого давно вынесли за пределы детского мира.
Иногда Леди сочувствует своему отцу. Любовь к детям мешает ему видеть в них что-то кроме, он никогда не чувствовал Дом так, как чувствовали его они, и никогда не поймет, что стоит за играми, в которые играют его воспитанники.
Леди не навязывает никому свои мысли и свою помощь. Но младшие привыкли доверять ей свои тайны и свои кошмары. Она принимает всех и не пытается никого переделать под свои симпатии, в их разности — искренность, которую Леди ценит превыше других человеческих качеств. Даже собаки порой кусаются не потому что злы, а потому что им больно.
Она привыкла дружить с мальчишками. Ей довольно легко находить общий язык с людьми. Впрочем, с теми, кто нарочно закрывается от чужого внимания, она держит уважительную дистанцию. Не стоит быть там, где тебе не рады. В Доме, где слышно, как сотня сердец бьется в унисон, и так бывает слишком тесно.♦ привычки: расковыривает заживающие ранки. Перебирает пряди, когда в чем-то не уверена. Расправляет фантики от конфет и складывает из них геометрические фигуры, иногда зарывает под дубом, положив под какую-нибудь стекляшку. Старается не наступать на стыки плит. Смотрит на старших так же, как на взрослых — в ее восприятии они одного возраста. Никогда не пройдет мимо кошки, не попытавшись ее погладить. Собирает перья, красивые крупные бусины, ракушки и другую мелочевку, которую выбрасывает море.
♦ фобии: побаивается темноты и недружелюбных приведений, сторонится людей, в которых чувствует жестокость. Испытывает страх перед посещением Могильника и не любит подолгу оставаться в его стенах.
♦ симпатии и антипатии: любит лето и теплую солнечную погоду, прибойный шум Дома-У-Моря и гладкие камешки, окатанные водой, которые собирает на побережье. Любит древесные запахи, живую музыку и мармелад в сахаре, мягкие ткани и огромные шарфы, в которые можно завернуться в несколько раз. Любит животных, и они практически всегда отвечают ей взаимностью. Любит дарить подарки, но не любит принимать их от старших и редко берет что-то из рук. Леди сторонится агрессии, но она не оттолкнет человека только потому, что внутри он другой. Не любит, когда вслух говорят о ночных кошмарах. Со сдержанной снисходительностью относится к взрослым, которые разговаривают с ней как с несмышленышем. Может принять многие недостатки в человеке, но не терпит мелочной низости, вредящей другим, и тех, кто считает, что может безнаказанно обижать младших.
Вы здесь » ♔´ » Добро пожаловать » Гостевая