● кличка: Стриж
● дата рождения: 30 ноября
● среда обитания: Пристань, комната №2
● внешность: Дом никогда не гнушается радушно встретить каждого новичка, мнущегося на его пороге. Сотней глаз, прячущихся за занавесками грязных окон. Одобрительными выкриками из-за коридорных углов. Шепотками за спиной «К нам или не к нам?» Хлопками по плечу, свистом и улюлюканьем, мелькающими под ногами младшими, градом из советов в какую комнату и к кому в стаю. К Стрижу же сразу потеряли интерес, не посчитав его достойным длительного изучения. Что тут изучать-то? Издалека, даже через мутное стекло было видно: патлатый, худющий, как жердина (жердиной бы и был, да только мелкий совсем, от горшка два вершка), на девку похож – значит Павлин. Вот так все просто, как штамп в документ поставить.
Павлины бы действительно приняли бы его за своего, такую-то «нежную фиялку». Стриж был тонко, по-девчачьи красив (если не сказать смазлив) и ухожен, когда только попал в Дом.  Пара месяцев в нем заставила его несколько возмужать (ну хоть в девчачье крыло в полумраке перестали отправлять), слегка вытянуться вверх до 165 см и набрать мышечную массу. Обманываясь внешним видом, его частенько пытались задирать, но были неприятно удивлены – в лоб Стриж еще как может дать, более того, довольно ощутимо, а в драку ввязывается, не боясь, что его аккуратную мордашку могут попортить.
Сам же он болезненно бледнокожий, весь матово-белый, как собственная тень. На лице – ни веснушек, одна только родинка на подбородке, даже нормальный загар и тот к нему не липнет. Солнце Стрижа не любит с самого детства – режет ему глаза, пытается разукрасить кожу алым цветом и превратить его в чудовищное облезающее существо. Он же почему-то не сторонится, летом с удовольствием подставляя спину под обжигающие лучи.
Черты лица острые, само лицо узкое, ямочка на подбородке, вздернутый вверх кончик носа. Живой мимикой чем-то и правда напоминает птицу. Внимательный неморгающий взгляд исподлобья, птичий наклон головы, слегка приподнятые плечи, делающие его похожим на нахохлившийся комок перьев. Под глазами глубоко и надолго залегли темные тени – следы постоянных бессонниц, недосыпов и обмороков.
Глаза темно-серые, на бледном лице кажутся очень яркими. И взгляд… характерный: пристальный, ясный и очень «говорящий», все эмоции – как на ладони. Тонкие губы: в репертуаре имеет около сотни улыбок с различной мерой дружелюбия, ехидства, ироничности или обаяния. Волосы темно-каштановые: стригут его частенько шутники-Чайки, поэтому неудивительно, что пряди торчат в разные стороны и челка покромсана, как попало. Хоть налысо не побрили и на том спасибо.
Несколько неуклюж, постоянно что-то роняет, режется обо что-то, спотыкается на ровном месте из-за головокружения. За это иронично и прозвали Стрижом. Маленькая верткая птичка, способная в миллиметре разминуться с лобовым стеклом машины, и неловкий мальчишка. Двигается слегка отрывисто, рывками, иногда зависает на долю секунды, словно оценивает обстановку вокруг себя. Если не приглядываться – и не заметишь… но в Доме приглядываются ко всем и к каждому.
Стриж прекрасно осознает, что обладает располагающей внешностью, чем и не стесняется пользоваться.
В одежде предпочитает яркие цвета и всевозможные карманы, в которых можно найти, что угодно: начиная от леденцов, заканчивая носками, резинками, скорлупками орехов, шпильками, скрепками, камушками и другими несомненно важными вещами.
● биография: Чужой, куда бы он не сунул длинный нос. Непринятый, к кому бы не попробовал прибиться. Птенец, вытолкнутый из гнезда клювом мамаши, щенок, которого после одной из прогулок не пустили в нору. О таком обидном одиночестве Стриж узнал намного раньше других детей.

Бывают такие дети… сердобольные бабульки у подъездов говорят про них: «Одно расстройство для родителей». И Стриж таким же был. Не успел родиться, а уже всех расстроил. Мать хотела дочку. Все девять месяцев врачи клятвенно обещали ей очаровательную малышку, а в результате весьма сложных родов – Стриж. Получите и распишитесь. Нет, обмену и возврату не подлежит.
Ну кто бы тут обрадовался?
Вот с этого момента их отношения с матерью и не задались. Стриж по детству никогда не понимал причин такой холодности – казалось, даже мамы друзей питают к нему больше тепла, чем родная мать, которая, отсидев с ребенком положенный декретный отпуск, с головой погрузилась в работу, преодолевая новые карьерные ступеньки. Ребенком он был тихим, неконфликтным, сообразительнее многих сверстников. Болел, правда, часто, но… загрязнение атмосферы, такая плохая экология, ХХI век, неудивительно!
В школе на него нарадоваться не могли: старательный, прилежный, воспитанный. Все бы так своих сорванцов воспитывали! Девочек за косички не дергает, не дебоширит, олимпиады щелкает, как орешки, учителя в восторге, девочки поголовно строят глазки. Золото, а не ребенок!
Матери было все равно. Нет, она его не ругала, не била, никогда в жизни не подняла на него ни руку, ни голос. Она его не замечала. Пустое место, предмет мебели, галочка в пунктике «социальный статус» (ну какая же успешная женщина без умницы-ребенка?). И такое равнодушие было в сто раз больнее любого подзатыльника или даже ремня. Хорошую мать она успешно разыгрывала на школьных собраниях да перед многочисленными подругами. Класса до четвертого он из кожи вон лез, только бы понравиться маме – разве не естественное детское желание? «Хочу, чтобы мама меня любила». Потом и ему стало плевать.
Наверно, это изменение был обусловлено рано начавшимся переходным возрастом. А иначе, как объяснить внезапную агрессию и громкие конфликты с матерью, возникающие на каждом шагу? Отец никогда не вмешивался. В воспоминаниях Стрижа он так и остался бледной тенью мужчины, тряпкой и подкаблучником. И любви в нем было не больше, чем в стаканчике от йогурта.
А потом пришло это… он стал сильно уставать, плохо ел, мучился бессонницей целыми неделями, у него тряслись руки, как у пропойцы, мир перед глазами ходил ходуном, а тело не всегда слушалось. Каждый поворот головы сопровождался такой болью – словно ему разрывную пулю в затылок выпустили. Он терпел, улыбался учителям так обаятельно, как только мог. Отмахивался от заботливых девчонок, а потом потерял сознание на уроке – пришел в себя через минуту, зато шумихи создал на целый день. А потом еще раз, и еще. В конце концов, его затолкали в медпункт, откуда медсестра позвонила матери и настояла на проведении комплексного осмотра.
Ему поставили вегето-сосудистую дистонию в проявлении ваготонии и вертиго. Врачи настоятельно не советовали ребенку продолжать обучение в обычной школе. В кабинете доктора мать хлопотала над ним: «Но как же так? Что же нам делать? Мой мальчик был совершенно здоров! Это же такой… такое горе для семьи». Такой позор для семьи, ты урод, ты не нужен, читал Стриж в ее глазах. Он видел ее насквозь, даже через застилающие взор черные пятна.
Ему было четырнадцать лет.
Перевод в «интернат» оформили быстро, Стриж не протестовал – наоборот, пожалуй. «Ах, знала бы ты, какие там условия! Библиотека, бассейн, бильярдная. Дети называют это место Домом, а о родителях забывают вообще!» - хвасталась мать по телефону, и лицо ее кривилось, как будто она разделывает котят.
Для Стрижа начался новый период в жизни. Новые правила, новые законы, новые люди, новый… Дом.
Собственно, Стрижом он стал незаметно и как-то очень по-свойски. Крестного своего не помнит и не знал, скорее всего, просто в один день из «Эй, парниша» он превратился в «Эй, Стрижик». Тем не менее, незаметная городская птица в шумную и яркую чаячью компанию вписалась легко и лаконично, как недостающая деталька мозаики. Нет, никто не спорит, притирочный период, когда стая сторонится новичка, а новичок хмуро зыркает на них из своего угла, не обошел стороной и Стрижа, но… к Чайкам невозможно быть равнодушным. Некоторое время он чувствовал себя не в своей тарелке, позже пообвыкся, его смех стал звучать в общем гуле голосов, носки – сушиться на общей батарее, а свитера перекочевали к доброй половине стаи, которая смогла их на себя натянуть. В долгу он тоже не остался. Так повелось, что «своего» у Чаек практически нет. Есть «наше», общее, стайное. Все, что переступает порог или подоконник Пристани, автоматически присваивается Чайкам. Все, что попадается на глаза Чайкам, тоже становится стайным имуществом. Сложно только первые несколько месяцев после родного дома, затем незаметно втягиваешься, привыкаешь: замечаешь себя на чужом матрасе с чужой чашкой в руках… и перестаешь прятать свои вещи. Впрочем, Стриж до сих пор бесится, если вожжа под хвост попадет, за что порою получает шутливые подзатыльники.
С Домом у Стрижа сложились странные отношения. Двойственные. По прибытию, он весь был… «наружный», нездешний, казалось бы, нежелательный для Дома элемент. И это ощущалось не только интуитивно: углы шагали ему навстречу, дверные косяки сужались, стоило только попытаться их преодолеть, тупики всплывали перед самым носом, скользкая плитка покрывалась водой. Но, тем не менее, он был достаточно умен и наблюдателен. В чужой монастырь со своим уставом, как известно не лезут. Только вот насчет устава нового «монастыря» никто не торопился его просвещать, пришлось действовать самостоятельно.
То, что Дом живет по своим правилам, Стриж понял почти сразу же. Обитатели Дома отличались от обитателей Наружности – ему представлялась невидимая печать, метка, водяной знак, которым Дом награждает угодных. Это было странно и… необычно притягательно. Ему тоже хотелось заслужить подобный знак отличия.
Стриж присматривался в столовой к вожакам других стай, часами мог сидеть на Перекрестке, изучая надписи и рисунки на стенах, задавал осторожные вопросы, когда чувствовал, что вопрос может быть задан вслух (иногда ошибался – не без этого). Он постепенно сливался с Домом, растворялся в нем, как акварель в стаканчике с водой, привнося свой оттенок цвета. Как благодатный грунт, позволял Дому пускать в него свои корни, чтобы стать своим для него. Он пропах Могильником, столовой, библиотечной пылью и мелом в классах.
И тогда пришло это.
Не то реальность, не то галлюцинация, рожденная бессонницами. Не то благословение, та самая печать, не то проклятие, которое должно было свести его с ума. Куда бы он не пошел в Доме, над его головой шумел Лес. Ветер швырял ему в лицо свежесть, которой неоткуда взяться среди душных коридоров с замурованными окнами. В уголках глаз таились стволы деревьев, выступающие из тьмы, как 3D-картинка – попробуй настроить зрение на них, исчезнут. Влажная трава, незримо растущая из-под потрескавшегося паркета, колола ему босые ноги, корни могучих деревьев подползали ночами к Пристаньской двери и скреблись в нее, оставляя царапины, которые Стриж мог почувствовать только пальцами.
Он порывался спросить столько раз, но слова застревали в горле, стоило только открыть рот. Приходилось сглатывать горькую слюну, осознавая, нет, нельзя вслух – а по глазам никто не прочтет ведь, не объяснит.
Поначалу Лес пугал его до чертиков. Потом Стриж как-то притерпелся и попривык. Порою начинался гоняться за его призраком, пытаясь перейти тонкую грань, порою забивал, уходил в себя и выстраивал толстую стену между собой и лесным миром.
● характер: Стриж – он и есть стриж. Казалось бы, какой вред, какое беспокойство может принести только оперившийся птенец, желторотый подросток со всей свойственной наивностью и максимализмом? Вот только крылья его заточены не хуже лезвий, а клюв сгодится, чтобы выклевать глаза.
Проще говоря: горе тем, кто обманется его невинным внешним видом.   Вспыльчивый, невыносимый, наглый – лучшие эпитеты, какими его можно наградить. Взрывной холерик, который учится держать себя в руках. Из равновесия его может вывести даже безобидная шутка. А может и не вывести – тут дело тонкое, попадешь между пластинами брони – запомнит на всю жизнь, и жди тогда мелких неприятностей и детских шуточек, вроде земли в тапках. Попробуешь кольнуть в защищенное место – удостоишься брезгливого взгляда и ехидной шуточки Стрижа, забившегося в гнездо под крышей. Весьма язвителен и остер на язык: без остроумного комментария не останется никто. Обладает грубоватым чувством юмора, не чуждается пошлых шуточек ниже пояса, черного юмора. Матершинник. (Ох, Павлины, знали бы они, какую услугу Стриж им оказал, не попав к ним в стаю).
Язык за зубами держать не умеет. Совершенно не понимает, что такое субординация, иерархия и подчинение старшему и сильнейшему, в какой ситуации лучше промолчать и запихнуть свое мнение поглубже, кому можно хамить, а кому лучше не стоит. Поэтому хамит заранее всем, чтобы никого не оставить «необласканным». Дети покупаются и с радостью ввязываются в склоку, взрослые с первого же взгляда видят защитную реакцию. Перед вожаками не испытывает ни трепета, ни страха. Очень умело пользуется принципом: «Все люди равны, но я немножко круче». Внешне самонадеянный, самоуверенный, самовлюбленный эгоист, внутренне – комок детских комплексов.
Азартен! Азартен до такой степени, что, будь в Доме игровые автоматы, бюджет регулярно пополнялся бы Стрижиными стараниями. Кроме того, картежник и шулер еще тот, победу уступит разве что… еще большему шулеру с полным признанием его заслуг. Что само по себе очень маловероятно. Терпеть не может, когда его берут на слабо, но каждый раз с завидным упорством покупается на детские споры. Инфантилен ведь, как ребенок, хотя и пытается скрывать это за кислой миной.
Упрям, как баран. Свое мнение считает правильным в высшей инстанции, редко прислушивается к чужим советам, а уж приказы насмешливо игнорирует – потому он, видимо, так и прижился у Чаек, где каждый творит, что захочет.  Комплексы отсутствуют, как факт. Устроить дебош – всегда пожалуйста, устроить дебош на спор – дважды пожалуйста, только намекните.
Собственник. Терпеть не может, когда кто-то из состайников берет его вещи, зато чужие хапает даже без раздумий. Сам по себе достаточно чистоплотен, но существовать любит в бардаке.
Предпочитает казаться недалеким дураком, хотя на деле достаточно умен и сообразителен, обладает аналитическим типом мышления, но невнимателен до жути. Впрочем, может быть и весьма милым парнем, если увидит некую выгоду для себя.

● диагноз: ВСД, вертиго, бессонница
● прочее: Порою выбирается с летунами в Наружность, города не боится, знает его неплохо (как самому Стрижу кажется).
Первоклассный взломщик и ворюга, когда приступы головокружения не донимают его. В Наружности разживается отмычками, так что двери и замки для него не препятствие. Чаще всего взламывает дверь на крышу, потому что за ней его ждет небо.

II разговор на Изнанке

● внешность Изнаночная:

«Его глаза чернее неба зимою,
А руки тонки, словно ласточки крылья»
(с) Канцлер Ги

Практически без изменений.
Тощий, низкий темноволосый мальчишка. Глаза становятся черными. На шее амулет – перо в стеклянной бутылочке. Позволяет совершенно бесполезно видоизменять руки в крылья, растить перья, но летать все равно не может, и умирает от этой невозможности. Кто знает, возможно когда-нибудь ему удастся исполнить эту мечту. Понимает животных, отчасти пытается отвечать птицам, подражая им.

Его зовет небо. Голубое, приторное, глубокое – подними взгляд черных птичьих глаз и утонешь, не вернешься, пока кто-то из знакомых не вытряхнет, дернув небрежно за длинное рулевое перо на хвосте. Оно зовет его надрывным вороньим карканьем, мелодией струящегося света, прозрачными переливами соловьиного голоса, тихим посвистом ласточек. Он хватается пальцами за амулет, держит самыми подушечками, боится раскрошить в стеклянную пыль тонкостенный прозрачный пузырек с коричневым пуховым перышком. Ничего не происходит, Стриж уже и не ждет. Стриж слаб – в это поверить проще, чем в то, что слаб амулет. Он должен оборачиваться родной небу птицей, а не отращивать тонкие бесполезные перья по всему телу, которым не поднять его в воздух. «Ты человек, тварь земная, небу никогда не быть твоим, а ты никогда не будешь его».